— О каких обязанностях вы упоминали?
— О губернских законах и уложениях и об указах господина Председателя губернского Собрания вплоть до самых последних, кои распространяются на всех граждан СМГ, — любезно объяснил Викентий Ильич, не объяснив ничего.
— Все? — спросил Савка. — До свидания-с!
— В Приказе, — уточнил Викентий Ильич, глядя мне в глаза строго и ласково. — В течение трех дней.
Они удалились. Викентий Ильич вышагивал широко и прямо, что-то насвистывая, а чернильная крыса, семеня, ковырялась в портфеле — наверное, отключала рацию.
Самое смешное было то, что две недели назад я действительно подавал прошение о натурализации, надеясь, в перспективе, получить выездную визу в Марсо-Фриско. И вот эта самая чернильная крыса в Приказе по делам иноземцев, глядя на меня пустыми глазами, прозрачно намекнула, что для успешного прохождения бумаг потребуется никак не менее полугода (марсианского) — или трех тысяч целковых в разные лапы…
— Дашка, — позвал я негромко, когда оба винтоплана бесшумно взмыли и пропали из поля зрения.
— Ай? — откликнулась Дашка.
— Книжка у тебя?
— Туточки. — Дашка похлопала обеими руками по перине.
— Давай сюда.
— Не соизволит ли светлый князь… — заговорил Савка.
— Не соизволит, — оборвал я, беря у Дашки книгу.
— Темновато здесь, — не смирился Савка.
— Принеси свет.
— Дует…
— Навесь двери.
— Бояре ждут…
— Я князь или не князь? — спросил я, листая книгу.
— Истинно, князь! — Савка низко поклонился.
— Тогда убери стражу и убирайся сам. — (Кажется, я начал входить во вкус роли. А что мне еще оставалось?..) — И принеси нормальную одежду. И пожрать чего-нибудь. Сюда.
— Как прикажете-с. — Савка посмотрел на добрых молодцев, и они гурьбой кинулись в обе двери. — А только лучше бы вам в светлицу подняться. Дует, а двери навешивать — долгая песня. Заодно и опочивальню обставят — ранее не успели-с…
Я захлопнул книгу и набрал полные легкие, дабы рявкнуть что-нибудь, приличествующее роли и случаю. Савка смотрел на меня ясными преданными глазами, а Дашка, открыв рот, с любопытством ждала, что именно я рявкну.
— Бысть по сему… — сказал я. Выпустил излишки воздуха, сунул книгу под мышку и стал слезать со стула.
— И бояре заждались, — приободрился Савка.
— Девятнадцать лет ждали? Подождут и еще, до вечера… — Я запахнул кафтан и посмотрел, не видна ли из-под него сорочка. Сорочка была не видна. — Завтрак нам с Дашкой в светлицу подашь. Веди.
— Девку к себе берете? — удивился Савка.
— Беру, если она не против. Кстати: Саньку посади в холодную. Без порток.
— Кого-с?
— Ну этого, как он там… старого черта. Как его звать-то? — обратился я к Дашке.
— Ой, не надо, Андрей Павлович, я пошутила! Он же старенький.
— Он тебя порол?
— Порол. Так ведь не по злоб[/]е порол, а для порядку!
— У меня другие порядки будут. Семка, вот его как! Семку Бутикова — в холодную. До утра.
— Никак нельзя, светлый князь.
— Это почему?
— Там, где он сейчас — и без того холодно — холодней некуда. — Савка вздохнул. — Помер Семка Бутиков-Стукач, Парамонов сын — пора пришла… Ни разу Парамонычем не зван, помер, как писано.
— Ой, — сказала Дашка, закрывая ладошкой рот. — А я-то…
— Бутиков-Стукач? — переспросил я. — Так это же…
— Папаня мой, — кивнул Савка.
— Ну, извини.
— А ничего, светлый князь, все помрем. Вот и я помру, и тоже по вашей милости. Папаня мой удавился, как вы ему ручку дать не изволили. Мне же кровью истечь написано. И еще много смертей будет… Зато Россия воскресе!
— Господи, — сказал я. — Все-таки вы тут все сумасшедшие. Зачем же давиться-то было? Ну, дурак я был, ну не в себе. Не понимал ни черта — и сейчас не понимаю…
— Прощения папаня испрашивал — а вы не даровали-с.
— Да за что?
— Опричную экзекуторскую помните?
— Еще бы.
— А исполнителя?
— Нет: он же всегда в маске был. Погоди! Так это…
— Он-с.
— Н-да… — Я посмотрел на Дашку. — Выходит, одна и та же плетка по нашим спинам гуляла — а, Дарья? Тебя-то за что?
— За всякое. То румяна не так наложу, то паркет недовощен, а то перевощен. Мне же, окромя постели, все внове было.
— Папаня на девках руку правил, — объяснил Савка. — Чтобы не больно, а с виду хлестко. Знал, кого пороть будет. Опричнине по закону не велено исполнителей содержать, добровольцы порют. Вот он и готовился, вас поджидаючи… А что удавился, так это обычное дело, и вы себя, светлый князь, не казните. В нашей династии все нехорошей смертью мрут.
— Так написано?
— Так написано…
— Здесь? — я ткнул пальцем в книгу, которую все еще держал под мышкой.
— На роду-с. Ну, и здесь тоже, только не все.
— Ну вот что, Савелий Семенович…
— Семенов, светлый князь. Савка Семенов.
— Ладно, тебе виднее… Вот что, Савка: похоже, застрял я тут у вас надолго и прочно, а понять ни черта не могу. Так что, пока не прочту, — я похлопал по книге, — ни в каких ваших спектаклях играть не буду. Считай это моей княжьей волей, если тебе так понятнее. Веди в светлицу.
— И девку тоже?
— Это как она скажет. Пойдешь? — спросил я Дашку.
— Только приоденусь, Андрей Павлович. Не в желтом же, в княжью светлицу-то.
— Ладно. Буду ждать.
Идти пришлось через трапезную. В ней было полно «бояр». А может, и просто бояр, без кавычек, кто их тут знает… Все они были бородаты, и бороды у них, в отличие от метрдотеля и гусляра в кабаке «Вояжера», были настоящие, не накладные — в этом я еще вчера убедился. Бояре при моем появлении встали. Многие (не все) поснимали шапки, кое-кто согнулся в низком поклоне… Не зная, как на это реагировать, я сделал строгое лицо и целеустремленно шагал за Савкой, придерживая полы кафтана. Обошлось без инцидентов.
Светлица оказалась уютной двухсветной комнаткой в юго-восточном углу терема, обставленной пышно и тесно. Стекла были прозрачными, без витражей. Но я не стал обозревать окрестности, а выбрал кресло поудобнее (возле окна), придвинул к нему низенький столик с перламутровой инкрустацией, уселся и открыл книгу на пятьсот сорок третьей странице.
— Правильно, светлый князь, — одобрительно прокомментировал Савка. Лучше всего с варяга начать, с Грюндальфссона. Гишпанец мудрено пишет, да и не всегда знает, о чем. А варяжья душа — почти русская…
Я отмахнулся.
