— Вот если бы я как раз убивал доктора на ваших глазах, тогда вы могли бы утверждать: это он. Зато в прошлом, в будущем — столько же убийц, сколько и возможностей.
— Но ведь дело заключается в том, чтобы схватить его до того, как он успеет убить!
— То есть, мы должны выследить — что? Вероятность?
— Спасибо, — вернула она платок. — Я уже понятия не имею, как с вами разговаривать. Ведь это ваша головная боль, а не моя. А вы все крутите и крутите. Один из них, — махнула Елена листком, — является человеком ледняков, и он прекрасно знает, зачем он едет в Иркутск, и что он должен сделать.
— Вовсе даже наоборот. Мы имеем сорок семь наполовину убийц, — щелкнуло я-оно пальцем по бумажке, — из которых каждый является и не является ледняцким агентом, планирует и не планирует убийство, знает и не знает, что делает.
Панна Елена стиснула губы.
— Вы расскажете мне все подробности, я порасспрошу обслугу, допрошу подозреваемых, сравню признания и дойду до истины — вот как все это делается, сами увидите.
Я-оно усмехнулось, чтобы это было не слишком заметно.
— Наоборот. Преступников не выявляют; их создают. Что вы будете делать? Нагромождать противоречия, пока не останется только одна непротиворечивая возможность. Так вы создадите в мире трехзначной логики двухзначного убийцу.
Панна Елена была раздражена.
— А вот когда он даст вам кирпичом по этой слишком умной башке, то сколькозначная шишка вырастет?
— Кхм, таак, все зависит от того, насколько глубоко мы к тому времени заедем в Страну Лютов… Они что там, заснули все?
Я-оно загрохотало кулаком в закрытые изнутри двери вагона обслуги. Наконец щелкнул замок, в щели показалось румяное лицо молодого стюарда.
— Вы нас помните? Мы возвращаемся к себе, в свой вагон.
Тот поклонился, отступил.
Но панна Елена сразу же за порогом приостановилась, поскольку в голову ей пришла неожиданная мысль.
— Послушайте-ка, добрый человек, так как оно получается, выходит, что каждый может пройти вот так, между первым и вторым классом?
— Нууу, нет, не может, запрещено, дамочка.
— Кому запрещено? Нам или им?
— Нуу, оно, вроде бы всем, но раз господа настаивают…
Я-оно показало из-за спины стюарда характерное движение пальцами: деньги, деньги.
Панна Елена скорчила кислую мину.
— А кто-нибудь из люкса сегодня ночью не просил? А?
— Ночью?
— За Екатеринбургом.
— Я ночью спал, так что меня можете не спрашивать.
Панна Елена постукивала каблучком по деревянному полу, не спуская взгляда со стюарда. Круглолицый татарин не знал, куда девать глаза, сложил руки за спину, сгорбился, шаркал ногами, и с каждой секундой лицо его становилось все краснее. Если бы с ним заговорил кто-то другой, а не молодая дама из первого класса, то с азиатской наглостью он стал бы все отрицать, взгляды европейцев стекают с этих круглых, гладких лиц как с гуся вода, западный стыд никак не касается восточных людей.
Я-оно схватило девушку за плечо, потянуло ее в сторону вагона-ресторана.
— Ну что, ну что! — фыркнула та. — Раз этот ледняк выбросил Пелку, то ведь должен был как-то пройти от себя в купейные вагоны, он же не Дух Святой.
— Наверняка, так он и прошел, но если дал взятку старшему, то этот молодой никогда не признается, разве что если с жандармами за него взяться и каторгой припугнуть. Или же, если обратишься к старшему и заплатишь большую сумму. А если и вправду Пелку на Авраамово лоно выслал кто-то из люкса, то можете быть уверены, что в служебные карманы перешло много червонцев. Впрочем, если тетка Уршуля[80] может позволить себе так выбрасывать деньги… Ну, и чего теперь вы смеетесь?
Хихикая, Елена старательно сложила свой список подозреваемых и снова сунула его в рукав.
— Ничего, ничего, mister Холмс, ни над чем я не смеюсь.
Я-оно вошло в столовую вагона-ресторана. Сидящие напротив входа подняли головы и задержали взгляды. Незаметно, они указали на нас другим, раздались перешептывания, такие же осторожные, но тут же подавленные, все здесь были хорошо воспитанными; извиняющаяся улыбка уже выползала на губы. Тишина становилась все более неудобной. Фессар был прав: стояла за этим фрау Блютфельд или нет, но сплетня разойдется молниеносно.
Счастье еще, что самой фрау Гертруды за столом еще не было; доктор Конешин в одиночестве проводил операцию на яйцах по-венски. Я-оно шло быстро, не оглядываясь на панну Мукляновичувну.
За последним столом уселся завтракать лысый турок; сейчас он сделал жест, как будто желал встать.
— Господин Бенедикт позволит…
— Но ведь…
— Я только хотел про здоровье…
— Мы уже поели, благодарю.
— Но если бы…
— Прошу прощения, не могу, не сейчас.
— Ах! Пани маю, нанимаю.
Панне Елене не хватило дыхания; пробежав по коридору, она прижалась спиной к переборке.
— Ну и куда… вы так гоните…
— Раз уже попал в эту катавасию! — ругнулось я-оно под носом, глядя в сторону дверей вагона-ресторана. — Ведь ничего же не сделал! Ничего не хотел делать! Просто, спокойно доехать! А теперь каждый!.. Представляют себе!.. И этот тоже, наглый турок!.. Бог знает что!.. Ледняки, Сибирхожето, мартыновцы, охранка, не охранка, Тесла с Пелкой, князь Блуцкий и Зима, да еще, наверняка, и чертовы пилсудчики вдобавок. — Я-оно прикусило большой палец. — Идиот! Идиот!
Идиот!
— Вы должны мне… все…
— Ну, черт, и влип! И здорово же!
— Рассказать, уфф…
— Вы тоже хороши! Безопасный такой скандальчик во время путешествия. Нас уже увидали вместе. Как думаете, что этот Фессар подумал?
— Ну, вы людей и боитесь.
Страх ли это? Нет, это не страх.
Я-оно выпустило воздух, пожало плечами.
— Останемся в салоне, на виду — так не дадут покоя; закроемся в купе, в моем или у вас — еще хуже.
— Только не стоните. — Елена уже взяла себя в руки. — Пошли.
Она повела меня в переднюю часть состава, через салон и вечерний вагон: зал с камином, смотровой зал, железная дверь — девушка толкнула их, я-оно вышло на платформу.
Инстинктивно глянуло под ноги. Следов крови нет. Над головой, по синему небу проплывали клубы темно-серого дыма и монументальные массивы белоснежных облаков. По одно стороне рельсов тянулись зеленые леса, по другой — широкая степь; в теплом воздухе, сквозь запахи железа и машинного масла пробивались ароматы земли и мокрого дерева. Я-оно прикрыло глаза от солнца.
