Собеседник откинулся на табурете и спросил на повышенных тонах:
— Ты не понял, приказываю я!
— А ты еще не понял, мегалак, что мне никто не может приказывать? Я сейчас встану, а ты попробуй меня остановить.
— Даже если мы отрубим руки и ноги твоим женщинам? — Бесстрастно продолжил мегалак, и Антон внутренне содрогнулся, но никак не выказал этого.
— Если эта мысль согреет тебя в те минуты, когда я сломаю тебе шею, то, пожалуйста.
— Не надо, — проговорил Олаф, и Антон не сразу понял, что говорят не ему.
Сверху посыпалась труха, забухали шаги. Подняв голову, Антон увидел в потолке маленькую дыру. Стрелу чуть не получил, однако.
Стрелок спустился и буквально ворвался в комнату. Они ожесточенно засвистели с Олафом, но Антон их прервал:
— Мне в Голодоморню пора.
— Тебя не звали, тебя не пустят. Тебе понятно?
Видно, ум человека вызывал у них большие сомнения. Они всякий раз переспрашивали, не надеясь на понятливость.
— Тогда я пройду силой!
Он был готов к любой реакции, но все равно оказался неподготовлен. Секунду они молчали, переваривая сказанное, а потом залились мегалакской аналогией смеха, причем, настолько высокочастотной, что невыносимо защипало барабанные перепонки.
— Я бы на вашем месте так не веселился, — продолжил Антон. — Вы ведь боитесь Фонарщика до смерти. Он ваш смертельный враг, верно? От его янычар вам всю жизнь не пробегать. Висеть вам, весельчаки, на высокой ахангаранской стене.
При этих словах мегалаки словно захлебнулись своим смехом, также неожиданно резко, как начали, так и закончили смеяться. Видно он задел их больную струну, как и планировал.
Антон особенно остро почувствовал, что имеет дело не с людьми. У мегалаков не существовало никаких переходов между проявлением чувств, да и между полярными действиями, пожалуй. Моторная деполяризация.
— У него метка, — напомнил стрелок.
Антон не любил, когда про него говорили в третьем числе. Тем более, когда говорили что-то ему непонятное. Он так в открытую и заявил.
Олаф опять коротко рявкнул, и, подчиняясь команде, мегалаки выдавились на улицу, оставив их одних.
— У каждого здесь есть своя метка, которую нельзя увидеть простым взглядом. Это понятно? — Начал Олаф.
— Нет, — честно признал Антон.
— Это понятно, — констатировал Олаф без тени удивления. — Эта метка никем не ставится, она просто есть. Видим ее только мы. У людей метка белая, у нас красная.
— А у меня какая?
— У тебя нет никакой метки.
— Ты же сказал, что у каждого есть своя метка?
— Не у каждого, — Олаф впервые проявил неуверенность. — У атканларцев нет.
Он встал и повернулся лицом к стене.
— Гечерам нельзя смотреть на великих. Атканларцы наши хозяева, мы рабы Атканлара, потому что мы созданы им для войны с человеком.
— Атканлара давно нет, Олаф! — пробормотал ошарашенный Антон.
— Все так думают. Если мы поверим тебе, мы умрем.
— Я не атканларец. Я киборг из атканларской стали!
— Ты не понимаешь. Ты атканларец, ты бог, ты наш хозяин. Если ты прикажешь, я умру.
— Мне не нужна твоя жизнь. Мне нужна твоя помощь. В Голодоморне много охраны?
— У хана около тысячи воинов.
— Я проберусь туда скрытно.
— Не выйдет. Фонарщик знает про тебя. Ему все рассказал человек по имени Кристоф.
Они тебя ждут. Вся задумка с Дануевым ловушка.
— Зачем я им нужен?
— Захватив тебя, они будут управлять нами. Мы пойдем с тобой. У меня наберется пару сотен бойцов, вооруженных не хуже янычар.
— Двести против тысячи это мало. А мегалаки — рабы? — Подсказал Антон. — Они пойдут с нами?
— Нет, — отрезал Олаф.
— Без них не обойтись. В городе их сотни.
— Это трусливые скоты. Когда я захвачу Голодоморню, я запру их там, пусть подыхают.
Жаль, подумал Антон. Им можно было найти более удачное применение. С тысячей восставших рабов можно было снести крепость вместе со всем ее содержимым. Но он ничего не сказал.
Домой Антон попал глубокой ночью. За день, прошедший после встречи с Олафом и Юфом (так звали стрелка), надо было успеть многое.
Он и не предполагал, что так можно ненавидеть. Как в Ахангаране ненавидели Фонарщика и его банду!
Судя по рассказам, это был настоящий маньяк, не соблюдающий не только законы эмирата, но и поправший все нормы общечеловеческой морали.
Из Голодоморни он устроил нечто вроде башни ужасов, куда швырял всех попавших под руки мужчин, женщин, детей, все кто попадал под руки во время его жутких ночных рейдов. Оттуда день и ночь доносились крики и стоны.
Фонарщик насиловал и убивал лично, обожая творить гнусности прилюдно. Наверное, у него окончательно поехала крыша от безнаказанности.
Так что трудностей при вербовке людей Антон не испытал. Ему сильно помогли женщины, оставшиеся без мужей и создавших нечто вроде сообщества вдов.
Людям надоело терпеть, и они были готовы на все, чтобы отомстить, хотя Антон счел своим долгом предупредить, что битва будет нелегкой, и многие из них не вернутся. Его мучили сомнения, имеет ли он право распоряжаться чужими жизнями, и даже мысли о неумолимо зреющем на Земле бутоне эти сомнения до конца не развеивали.
Ночью, когда выключили освещение, развернулись основные события. В трущобном районе Ахангарана начали накапливаться люди, по последним сведениям, их насчитывалось уже около пяти сотен. Пришли не только бедняки, среди обиженных Фонарщиком оказалось много ремесленников и владельцев оружейных лавок, привезших свой товар, так что примерно половина отряда оказалась довольно неплохо вооруженной — мечами, копьями, топорами, сотня имела арбалеты.
Другая половина запаслась вилами и кольями. Волобуев изъявил желание взять под свое начало этот наиболее уязвимый отряд, но Антон откомандировал его к мегалака.
Он не думал, что те выкинут какой-нибудь фокус, их вера была непоколебима, если они вбили себе в косматые головы, что он бог, то уже никаким колом это не выбьешь.
Его больше настораживало отношение людей. Они не верили мегалакам, и их можно было понять. И они ненавидели друг друга разве что чуть меньше, чем Фонарщика.
Для предотвращения возникающих недоразумений, могущих перерасти в кровавую междоусобицу, и был приставлен к Олафу Волобуев.
Вошла Маша, испуганно глянув на доставленные мегалаками для своего бога и сложенные в углу массивные вороненые доспехи.
— Что с нами будет? — Прошептала она.
Хотел бы я знать, подумал Антон. Она прижалась к нему, гладила его руки.
— Ты сильный, — она провела ладонью по буграм мышц. — Ты меня любишь?
