- Туда, - прошипел он, указывая рукой куда-то за спину. Рассаживайтесь на табурете. Мы тут не в частной камере. Порядок должен быть!
Один из заключенных захихикал.
- А ну тихо! - рявкнул Алин. - Если кто-то из вас хоть раз раскроет клюв... - снизил он голос.
Я не дал запугать себя подобным отношением: в конце концов, исполнение чиновничьих функций все еще обладало своей карикатурной силой. Но когда я направился в сторону табурета, стоящего возле решетки, Алин завопил столь отчаянно, что можно было опасаться, не теряет ли он последние крохи терпения:
- Мужчина, и куда бы я это шел! Не туда, сюда идите! Предписания запрещают приближаться к решетке ближе, чем на два метра. Вы что, в школу не ходили?
После этого он лениво направился в сторону дверей. Сам же я уселся в углу на неудобном стульчике и, чтобы более полно определить границы ментальности Алина, заговорил с ним еще раз:
- Нельзя ли ненадолго воспользоваться карандашом? - указал я на стол, где лежали письменные приборы Гонеда.
Алин отказал, покачав головой. Только спустя несколько минут, когда я успел забыть обо всем инциденте, во время очередного переброса взгляда с левой на правую сторону коридора, он пробормотал, наполовину про себя:
- Нельзя, и все!
Я всматривался в голубоватую белизну лиц, освещенных жужжащей сверху лампой дневного света и размышлял над огромной способностью к приспособлению, которой отличались личности типа Алина. Каким образом из обычного бандита смог он преобразиться в образцового стража порядка, в педантичного исполнителя приказов - это оставалось его личной и сладкой тайной, загадкой всех тех примитивных духовно структур, у которых столь легко изменить порядок от самых основ, но лишь потому, что там нечего особенно преобразовывать или нарушать.
Прошло минут тридцать. Время ожидания Гонеда затягивалось тем больше, что я вовсе не был уверен в результате нашей встречи. Еще раз я присмотрелся к заключенным. Мужчины, который утром подавал мне знаки во время дискуссии с Асурмаром, за решеткой уже не было; новые арестанты хранили абсолютное молчание, трое лежали на дощатых нарах, четвертый спокойно прохаживался из угла в угол. Этот последний привлек мое внимание в тот момент, когда воспользовавшись временным невниманием Алина - просунул руку между прутьями и быстро схватил шнурки, лежавшие с этой стороны, на столике, среди прочих других отобранных у арестантов мелочей. Какое-то время я сонно присматривался к его действиям: мужчина привязал пустую кружку к концу шнурка и начал мерно раскачивать ее из стороны в сторону. Каждое колебание кружки он акцентировал беззвучным движением губ. Наконец он подтянул рукав пиджака и значащим жестом указал на левое запястье, где обычно носят часы.
Эту забаву я прокомментировал бы стереотипным: "И чего только со скуки не придумаешь!", если бы мужчина не пытался втянуть меня в нее. Он бросил мне несколько значащих взглядов и, раз за разом, указывая на свою игрушку, отворачивал рукав пиджака, как будто желал узнать, сколько сейчас времени.
- Десять минут десятого, - сказал я вслух.
Алин оглянулся.
- Поздновато уже, - объяснил я ему.
- Если вы куда-нибудь спешите, то до свидания!
Арестант отрицательно покачал головой с выражением нетерпения на лице. Понятно, что время его не интересовало. Он имел в виду нечто другое. Когда же я наконец сориентировался, что ему нужно, одновременно пришлось со стыдом признать, что кому-то эта простая идея пришла в голову раньше, чем мне: мужчина хотел узнать действующее здесь значение ускорение свободного падения. А ведь, по причине исполняемых мною здесь функций, я первый был обязан заинтересоваться этой проблемой.
В кармане я нашел небольшую зажигалку Вайса, после чего занялся поисками нитки. Ее я вытащил из штанины и отложил ровно метр длины, размотав нитку дважды вдоль края табурета, размеры которого - как гласил вывешенный на стене список инвентаря - были педантично нормализованы и, к счастью, не представляли военной тайны. Привязав к нитке зажигалку, я выполнил сто полных двойных колебаний. Это заняло три минуты без двух секунд. В то время, как арестант одобрительно кивнул, Алин, критично проследив за всеми моими начинаниями, с размахом стукнул себя пальцем по лбу. Глупость всех этих несерьезных действий, которыми я нехотя мучил его воображение, для него была столь очевидной и тронула до такой степени, что, забывая о субординации - по причине отсутствия другого поверенного в чувствах - с широкой усмешкой он обратился к арестанту. Тот тоже - явно, чтобы не доставить разочарования Алину - постучал себя пальцем по виску.
Дрожащими от возбуждения пальцами я взялся за записную книжку Вайса. Уравнение математического маятника я преобразовал так, чтобы узнать ускорение свободного падения. Подставив соответствующие значения и проведя несложные расчеты, я получил совершенно неожиданный результат.
- Двенадцать целых и сорок девять сотых метра на секунду в квадрате, произнес я вслух, как бы про себя. - С небольшой ошибкой, - прибавил я потом.
Я был настолько поражен полученными цифрами, а еще более, обстоятельствами, которые меня к ним привели, что перестал реагировать на гримасы Алина. Необходимо было наконец рассечь узел основных сомнений: что здесь над чем доминировало - люди или явление? То ли люди, управляемые неясными мотивами поступков - или же руководимое волей Механизма таинственное физическое явление? Кем были эти мужчины, сидящие за решеткой фигуры - на первый взгляд кажущиеся рядовыми обитателями убежища, изолированные за какое-то банальное нарушение - и особенно, кем был человек с маятником в руке, который спрашивал про значение ускорения свободного падения столь же естественно, как кто-либо спрашивает, сколько сейчас времени, как будто уже несколько часов - ба, а может и несколько месяцев! прекрасно осознавая факт, что оно значительно отклоняется от нормы (о чем лично я не имел ни малейшего понятия), и он с моей помощью желал лишь удостовериться, находится ли оно все так же на том же уровне?
Итак, меня грубо поставили на место: до сих пор я представлял - не без некоторого самомнения - что в одиночку иду вслед за мыслями Уневориса, что я один иду с ним наравне по сложному пути открытия истины. И вот случайность столкнула меня с человеком, осознающим ситуацию гораздо лучше. Было ли это проявлением охватывающей все и вся непонятной конспирации, в результате которой любой, кто пытался понять ситуацию собственными силами, был вынужден барахтаться отдельно - и каждый, на своем уровне, точно так же ошибался?
Я выполнил еще несколько вычислений. Отношение скорости света к полученному только что значению ускорению свободного падения равнялось двумстам семидесяти восьми дням. И все это время для нас уже прошло, если не считать трех последних дней. Очередная неопределенность была ликвидирована. Последний, вытекающий из замечаний Уневориса, тезис оказался абсолютно верным, хотя он собственный взгляд сформулировал исключительно на анализе релятивистских эффектов, а несоответствие времен пытался убрать с помощью фантастического предположения, будто мы "потеряли" куда-то эти не хватающие восемьдесят дней. Только теперь я уже не вращался в сфере туманных предположений - ближайшие несколько часов должны были подтвердить чудовищную истину.
