— Ну что? — спросил у нее Андрей. — Как наш инвалид американского труда?
— Так и есть, милок, — ответила баба Лина.
Я даже не представлял себе, что я должен делать в подобной ситуации. Они точно состояли в каком-то сговоре в отношении меня.
— Так какое у тебя дело? — не совсем любезно повторил я.
— У тебя есть заместитель?
— М-мм… У меня есть дюжина помощников в городе, есть отделения в других городах области. Так что…
— Я хочу быть твоим заместителем, непосредственным заместителем. Человек номер два — понимаешь? — огорошил меня Андрей.
— Н-но…
— Не сомневайся, а лучше посоветуйся со своим боссом. Только скажи ему, что за два-три месяца своей работы твоим заместителем я отдам фирме свою биоэнергетическую субстанцию.
— Он согласится, — в этом я был совершенно уверен, условия Андрея были излюбленным вариантом Сэма Дэвилза. И все же я потянулся к телефонной трубке, чтобы услышать его очень довольный голос и получить соответствующее разрешение.
— Кстати, возьмите поэта с собой в Хеллоуин, — заключил Сэм Дэвилз.
— Но ведь ты не собирался продать свою биоэнергетическую субстанцию? — попытался я отговорить его. Но он только махнул рукой: делай, как сказано.
Через несколько минут мне пришлось пригласить в кабинет Гражину и Варфоломея и представить им своего новоиспеченного заместителя. Описывать выражение их лиц необязательно, хотя уже использованное мной словечко «офонарели» подходит более всего.
— Но у нас только одна машина, сэр, — то ли возразил, то ли озадачился Варфоломей. Гражина промолчала, и я поймал взгляд Андрея на ее зовущих ногах.
Вечером Андрей вынудил меня устроить грандиозное застолье старых друзей. Отметить его «повышение по службе».
— Русский поэт на службе американского бизнеса! — кричал он. И о чем-то с серьезным видом шептался с Иваном.
Не помню: кажется, я не пил больше месяца. И, может быть, поэтому напился до чертиков. Процесс переливания так же похож на таинство, как и деление клетки.
3
Клетки мне снились ночью. Здоровенные клетки из толстых чугунных прутьев. В них яростно метались запертые монстры. Опять монстры? Я бежал меж двух рядов клеток куда-то по направлению к далекому свету. Монстры бросались в мою сторону, разбивая морды о металлические прутья, и кровавые слюни текли из-под их уродливых брылей. Отсюда-то я легко могу описывать всю эту мерзость. Но есть ли смысл? Всех тварей, созданных когда-либо в Голливуде, не хватит, чтобы передать хотя бы треть их слизкого «великолепия».
Тоннель кончился, и меня вынесло на залитую солнцем зеленую поляну. Из грязного пьяного апреля в жаркий июль, под голубое облакастое небо. Наверное, эта же неведомая сила сна уложила к моим ногам извилистую тропинку к видимой за полем деревеньке. И следуя желанию этого сна, я пошел по ней, а точнее полетел, как дух. И не чувствовал под собой ног. И от всего окружающего было невыразимо хорошо на душе. Земными словами о неземном сказать трудно. Так хорошо бывает редко, когда сливаешься в едином порыве с велемудрой природой. Наверное, в этом было что-то от человеческих представлений о рае. Опять же ад был настолько недалеко, что я опасался оглядываться.
Первым меня встретил небольшой дом на отшибе. Он приглашал распахнутой настежь дверью, вылетавшими из окон от легкого ветерка белыми занавесками. На какое-то время мне показалось, что именно этот дом я уже видел когда-то в детстве. И был удивлен, что псевдоповторения случаются даже во сне. Ложная память — кажется так это называется? Ложная?
Кстати, я совершенно четко осознавал, что я сплю вдрызг пьяный в своей холостяцкой квартире, и, наверное, рядом спит на полу Андрей. Но более явственно я ощущал на себе дыхание лета, слышал пение птиц, шелест деревьев. Раньше, в других снах, даже если и слышал что-либо, то все эти сны все равно были глухие в сравнении с этой неожиданной полифонией. Единственное, чего я не чувствовал — своего собственного тела. Прикасался к траве, к палисаднику, к цветам под окном — и они отвечали мне осязанием прикосновения, причем более ярким, нежели когда я трогал наяву их руками. Тогда я, пожалуй, в первый раз подумал, что окружающая меня там апрельская явь и не явь вовсе, а серый, с ватой в ушах, сон. И в этом сне крайне редко случаются счастливые пробуждения.
Поднявшись на низкое крыльцо, пройдя сени, я вошел в просторную светлую комнату. И вошел так, будто бывал здесь тысячи раз. Небогатая обстановка: стол (швейная машина на нем), стулья у стен, допотопный шифоньер, половичок у входа, фотографии на стенах, иконы и лампадка в углу и кресло, в котором сидела баба Лина. Она кивнула мне, даже, показалось, подмигнула:
— Садись-садись, осмотрись, может, что нужное высмотришь или услышишь…
И никакого вопроса не возникло в моем сознании. Я словно знал, что будет дальше, как предугадываемый сюжет читаемой книги. Сел на плетеный стул у окна и вдруг подумал: «Интересно, который час? Сколько времени, если там ночь, а здесь день? И где часы? Здесь должны быть видавшие виды ходики с гирями на цепях…»
— А зачем здесь время?! — удивилась баба Лина. И от слов ее мне стало вдруг настолько спокойно, что течение времени абсолютно перестало меня интересовать. Я стал смотреть в окно на недалекие дома, на проселочную дорогу и поразительно живой лес этого сна. В аккуратных деревянных домах текла какая-то размеренная неторопливая жизнь, но здесь — на улице — она ничем себя не выдавала. Тихий полдень замер у самого окна, и только еле заметное движение облаков подталкивало солнце.
Я не видел, когда в комнату пришел кто-то первый, но именно с того момента она стала наполняться знакомыми и незнакомыми людьми, которые садились на свободные стулья, стоя прислонялись к стенам, и все они здоровались со мной и с бабой Линой. Те, которые казались мне знакомыми или когда-то виденными, ничем не выражали своего отношения ко мне. Говорили вполголоса о чем-то отвлеченном, были взаимно вежливы, и, казалось, все знали что-то такое, чего не знал я. По крайней мере они знали, зачем пришли сюда. Чтобы ничем не выдать своего беспокойства, я снова стал смотреть в окно, поворачивая голову только ради очередного «здравствуйте». И так продолжалось какое-то время или совсем не продолжалось, просто было и все. Как я не чувствовал течение времени, так не мог бы определить возраст хотя бы одного из присутствовавших. Просто в этом доме не было такого понятия. Возраст был только у бабы Лины и у меня.
И вдруг в комнату вошел ангел. Совершенно точно — это был ангел. Во плоти или не во плоти, во всяком случае он был видим, и слепящие белые одежды колыхались на нем. У ангела тоже не было возраста, но было красивое просветленное лицо, и не было за спиной никаких крыльев. Зато каждому из присутствующих он давал невидимые крылья. Их не было видно, но судя по тому, как легко и радостно становилось людям, как они взмывали, выйдя на улицу, в июльское небо — это были крылья.
