К моему удивлению, Анжелика отнеслась к этому совершенно иначе. Не знаю, что руководило ею: сознание неизбежной опасности, грозящей нам здесь, в Долине, или решительность ее характера, заставляющая действовать напролом. Она заметно оживилась, выслушав мой рассказ о свидании с Чартнеем.
Она уверяла меня, что мои сомнения напрасны, все кончится отлично, надо начинать действовать.
Я не возражал ей, хотя одно уже то обстоятельство, что я никогда не управлял аэропланом, делало весь план неисполнимым. Я пошел к себе домой, полный тягостных размышлений.
Когда я вошел к себе в кабинет, я остолбенел от изумления. За моим столом сидел Камескасс, который при моем приближении поднялся с кресла.
— Вы не верите своим глазам; это вполне понятно: я сам не верю себе, что я здесь.
— Камескасс, это вы? Я не брежу?
— Подойдите и потрогайте меня. Я живой Камескасс, прибывший сюда сегодня утром, но не по собственному желанию.
Я начал приходить в себя. Прежде всего у меня появилась мысль, что мой старый друг может сказать что-нибудь непоправимое, что может быть подслушано. Я бросился к нему, и мы горячо расцеловались. Я долго тряс его руку.
— Боже мой, как я рад, как я рад!
— Я также рад вас видеть, мой милый Рене, но лучше, если бы мы с вами встретились где-нибудь в другом месте.
— Сейчас мы пойдем прогуляться, и вы мне все расскажете, — перебил я изумленного Камескасса, не понимающего, почему я тащу его вон из своей квартиры.
Я захватил свою новую трость-стилет и, подгоняемый желанием выслушать своего друга, спешил вывести его за пределы поселка. Там мы уселись на камнях, и он, закуривая папиросу, начал свой рассказ:
— Конечно, мой дорогой друг, после того как я получил ваше послание с извещением о том, что вы кинулись в Сену, я ни минуты не сомневался, что это мистификация. Для меня было ясно, что вы заключили договор с Куинслеем, продали ему все изобретения и решили исчезнуть с парижского горизонта. Почему, зачем, куда — я не ставил себе этих вопросов, это касалось только вас одного; но после, когда я узнал, что на набережной Сены были найдены ваша шляпа и пальто, что ваша квартира ликвидирована и что все ваши личные вещи исчезли неизвестно куда, я догадался, что это шутки Куинслея. Газеты были переполнены различными подробностями вашей мнимой смерти, и вдруг появляется сенсационное известие о пропаже мадам Гаро. Тогда я начал серьезно подозревать Куинслея в каких-то темных проделках, тем более что я помнил о внезапном исчезновении ее мужа. Я принялся наводить справки. Оказалось, что за последнее десятилетие таким же образом скрылись неизвестно куда многие из выдающихся ученых. Сопоставив все это, я дал знать полиции. Международная агентура старалась выяснить личность Куинслея, но безуспешно; никто не знал такого имени и никто не знал, где проживает такой человек. В начале этого месяца я вновь увидел его в Париже. Я хотел его захватить и, как видите, попался сам. Он, оказывается, предвидел, что за ним следят, и исчез вовремя, я же попался в расставленные мне сети. Дальше я ничего вам не могу рассказать нового: он усыпил меня, несмотря на мое отчаянное сопротивление, и привез сюда, где я и проснулся. Сегодня утром Куинслей имел со мной беседу; это очень ядовитый человек. Он сказал мне, что он не имел ни малейшего желания воспользоваться моими услугами. Мои прежние изобретения ему не нужны, а в будущие он не верит, считая меня, по всей вероятности, за выжатый лимон. Ради собственной безопасности он должен был лишить меня свободы, а потому ему ничего не оставалось как привезти меня сюда. Я ему не нужен, но он все же снисходит ко мне и разрешает работать по своей специальности, предоставляя мне вполне свободную и роскошную жизнь, но без права возвращения в старый мир ранее, чем Ворота откроются и власть Куинслея распространится на весь земной шар.
— Ах, вы все уже знаете! — воскликнул я.
— Нет, нет, я знаю очень мало, я передаю вам только то, что я слышал от самого Куинслея или от его приближенных. Там я узнал, где находитесь вы. При первой возможности прилетел к вам, конечно, на аэроплане, а не на собственных крыльях. Вот видите, я знаю о существовании летающих людей. Ну, дорогой друг, теперь ваша очередь поведать мне все ваши злоключения. Я чувствую, что иначе нельзя назвать все то, что вы пережили; хотя у вас здоровый вид, но я сразу заметил, что вы много перестрадали.
Мы с Камескассом просидели на этих камнях всю ночь. Он курил папиросу за папиросой и слушал меня, не перебивая, иногда только он задавал короткие вопросы, если ему казалось что-нибудь непонятным. Я рассказал ему все и не скрыл ничего. Мой добрый старый друг должен был знать всю мою жизнь.
Когда солнце показалось из-за гор, мы поднялись и вялой походкой направились домой. Камескасс вдруг остановился.
— Дорогой друг, я согласен с мадам Гаро: вам и ей надо бежать. Теперь вы будете иметь третьего компаньона — это я, — и он ткнул себя пальцем в грудь.
Мартини был нездоров; он чувствовал сердцебиение и общую слабость. Я и Камескасс решили посетить его и посоветоваться с ним относительно задуманного нами побега. Я пришел раньше. Мартини лежал на кушетке, укрывшись пледом: несмотря на жаркую погоду, ему было холодно. Он попросил меня сесть рядом с ним.
— Вы можете говорить здесь, совершенно не стесняясь, — сказал он, — все меры приняты: зная о вашем приходе, я выключил все провода.
Он откинулся на подушку, и лицо его изобразило страдание.
— Резкая боль в сердце, — пояснил он.
— Нехорошо, старина. — Я дружески погладил его по плечу. — Что с вами? Вы начинаете что-то сдавать.
— Старый дурак, который еще до сих пор не перестает увлекаться, а за увлечением, как водится, следует разочарование. Ну, вот, я нахожусь теперь в периоде страшнейшего душевного упадка.
Я подозревал его увлечение, но никогда не пытался расспрашивать. Теперь я молчал. Мартини приподнялся на локте и, схвативши меня за руку, излил свои страдания:
— Подумайте, что вы будете испытывать, если женщина, которой вы очарованы, скажет вам: «Ах, это любовь? Я думала, что это совсем другое». Или во время вашего страстного порыва она воскликнет: «Вы жмете меня так больно. Неужели это нужно для любви?» В другой раз вы услышите такое замечание: «Прикладывать губы к губам — это так нечистоплотно». Нет, дорогой, такие кажущиеся мелочи могут сразить и более крепкого человека. А я… я… для меня женщина всегда играла важную роль в жизни.
Я пожал протянутую мне руку друга и сочувственно сказал:
— Я вполне понимаю вас.
— Женщина, о которой я говорю, — красавица: божественные черты лица, фигура Дианы, цвет кожи и волос, каких я никогда не видел, все — очарование. Такая-то внешность при полном отсутствии внутреннего содержания. Мужские качества недоразвиты, женские — безвозвратно потеряны.
