И вот он ушел. Когда уходят родители, они уносят навсегда детство и ту драгоценную беспечность, которой дети никогда не ценят, и только потом, став взрослыми, горько о ней жалеют.
А когда уходит муж, он уносит последнюю частицу тебя, молодой, которая еще теплилась в его помнящем взгляде.
И остается только старая женщина. У нее еще будет, конечно, сколько-то праздников, но рана ее, как у гемофилика, не затянется никогда и будет наполнять душу воспоминаниями без надежд, горькими образами прошлого, за которые она все равно будет цепляться, как тонущий губами, зубами хватает воздух, плотный и насыщенный, такой необходимый, что без него просто утонешь, и все тут. И так постепенно вся жизнь ее перетечет в эти воспоминания, где она будет судить себя за все ошибки, и говорить все недосказанное, и все станет с ног на голову, потому что жить по-настоящему она будет только в этих воспоминаниях, единственно для нее реальных. Только без запаха, потому что запах запомнить невозможно. Его легко вспомнить, этот знакомый, волнующий запах, если снова встретишь - тогда отличишь его от тысяч других, даже очень похожих.
И в ее душе будет жить воспоминание об этом запахе, таком родном, близком, волнующем, до тех пор, пока она случайно не наткнется где-то в шкафу на какую-нибудь мелочь, которую почему-то не отдали бедным родственникам, ну, скажем, майку. И тогда этот запах вдруг возродится, вдруг ударит с невиданной силой, и захочется схватить, обнять, прижать, прижаться, но вещь окажется предательски пустой, как рукав безрукого, И тогда она уже не сможет, не сможет сдержаться, и зарыдает в голос, давясь тоской и слезами, уткнется в какой-нибудь угол и будет плакать долго, пока не спохватится, что вот-вот придут дети, которым это нельзя показывать. Утрет слезы фартуком, спрячет драгоценную майку под подушку, до своей одинокой ночи, и пойдет существовать дальше, потому что все уже перевернулось, и живет она только в воспоминаниях.
Потому что она любила. Люди, как и вещи, проходят через нашу жизнь все с большей и большей скоростью. Но кто-то остается, и потом сама жизнь ассоциируется с близостью этого человека. И вдруг он уходит, а кусочек жизни еще остался, как остается ненужный уже лоскут после раскройки ткани. И выбросить жалко, и ни к чему он. И лоскут оставляют, заталкивают куда-то в дальний ящик, и он там лежит.
Конечно, всего этого я бабушке не скажу: она это горькое и без меня знает. Но родителям скажу все. Что будет завтра, послезавтра, потом; куда идти и что делать.
Вот только утра дождусь. А впрочем, зачем ждать? С такими вещами надо торопиться. Все равно им уже никогда ни выспаться.
Они будут ответственны за судьбы мира, то есть станут Великими людьми, а Великие люди, кажется, никогда толком не спят.
Я набираю побольше воздуха и кричу изо всех сил. Мама вскакивает с кровати. Она босая, в длинной ночной рубашке, такая теплая, домашняя, толстая коса чуть растрепалась, она идет к моей кроватке. Почему-то кажется, что идет она очень медленно, хотя и шага-то всего три, не больше. Вот она идет, идет, идет… Медленно, целую вечность. Просыпается отец, дергает за шнурок ночника, который висит над его головой в вечном ожидании, резкий свет ударяет в глаза. Отец перекидывает босые ноги через кровать, как через спортивного коня, и тоже идет ко мне.
Я открываю рот и тут чувствую, как во мне что-то тает, тает, тает, уносится весенним облачком далеко-далеко…
Вот и кончилась Вечность. Они добежали до моей кроватки, склонились надо мной встревоженные милые лица.
А из моего горла вылетают только хриплые злые крики, тело напрягается, руки дрожат, лицо становится красным, я это вижу как бы со стороны, и с ужасом вспоминаю, что я все-все совсем забыл, и кричу, надрывно и бесполезно, маленькое беспомощное существо, защищенное от невзгод только любовью двух склонившихся над кроваткой людей. И тут я вижу, как они испуганы, и мне их становится жаль, я умолкаю и улыбаюсь им своей беззубой старушечьей улыбкой.
И они улыбаются в ответ, первый раз со дня смерти деда, они радуются тому, что я совершил важный шаг в своем развитии -.научился улыбаться.
А я научился их любить.
ОЛЕГ РОМАНЧУК ПЯТОЕ ИЗМЕРЕНИЕ
Научно-фантастическая повесть
В его мозгу возник слабенький, зашифрованный отголосок чего-то непонятного. Затем одна за другой возникли окутанные дымкой картины - ирреальные, фрагментарные, не поддающиеся анализу. Такой себе калейдоскоп фантастических зрелищ, между которыми отсутствовала видимая внутренняя связь. Хаотическое нагромождение закодированных образов.
Сознание барахталось на грани, разделяющей внутренний и внешний мир, он никак не мог понять, что это: действительность или иллюзия? Его “я” еще не сформировалось.
Его “я” медленно, словно от пеленок, освобождалось от хаоса странных догадок, он все больше осознавал себя в этой окружающей среде, продолжая тем не менее чувствовать себя по отношению к ней враждебно. Простое осознание того, что он жив, сменилось пониманием личного присутствия в мире, чувством причастности к чему-то значительному и важному.
Или чем?
Это ему было неизвестно. Он даже не помнил собственного имени.
Забыл или не знал?
Забыл…
Имя его - мир.
Весь мир. Вселенная. Материя, в складках которой застыли кристаллики льда и тьмы. Холодные кристаллики с острыми кончиками. Блестящие и прозрачные. Протянув руку, он ощутил их холодное покалывание…
А еще были потемки.
Просто потемки. Липкие, мучительные.
Он долго-долго в них плыл. Или только сейчас попал в них?
Что-то ему подсказывало, что все то, что ощущает и видит,чья-то искаженная копия.
Чего?…
Новая волна смутных догадок, пульсируя, пританцовывая, окатила его. Искрометный цветной калейдоскоп немного покружился и… исчез. Так же неожиданно, как и явился.
Опять темно. Пусто. Может, этих причудливых видений и не было?
Он лежал ничком. Не шевелился. На сверкающей, идеально ровной поверхности.
Тук-тук-тук… Испуганно стучало сердце. Какая-то непонятная сила заставила его перевернуться. Открыв глаза, он увидел над собой зеленое небо с двумя яркими пятнами - желтым и красным.
Солнце?…
Вскочив, он бросился бежать. Куда? Куда глаза глядят… Лишь бы убежать! От кого?…
Или от чего?
Он не знал.
Ему было страшно. Боязливо…
Видение исчезло.
Совсем? И было ли оно в действительности?
Волны плавно накатывались на берег. Море… А возможно, что и океан. Кто знает. Вдали, на водной глади, играли белые бурунчики. Небо казалось зеленым, от солнца шли желто-красные блики. Горы. Рукой подать. Слабо дул теплый ветерок. На сером песке серые камни. Круглые, отполированные. Им снова овладела неясная тревога. Он должен был куда-то попасть. Должен или обязан?…
