Ульрика слышит, как у нее бьется сердце – то вдруг колотится бешено, словно будильник, то замедляется до перестука, точно умирающий метроном. Врачи этого почему-то не слышат, а она сразу же ощущает, как только остается одна. И еще она видит себя как бы со стороны: вот сидит, будто на дне колодца, ссутуленная, нечесаная, сжавшаяся в тряпичный комок, с пальцами, которые временами начинают мелко дрожать, с жирным опухшим лицом, где тонут, как в тесте, черные изюмины глаз. Стены колодца выкрашены в отвратительный белый цвет, днем и ночью горит зарешеченная лампа под потолком, сквозь окно – узкую полоску вверху – можно разглядеть лишь белесую небесную муть. Все, из этого колодца не выкарабкаться. Она представляет, как ползет вверх по стене: странное, неуклюжее существо, похожее на полураздавленного жука, добирается до потолка, тычется в него, срывается вниз, беспомощно лежит на спине, перебирая конечностями, чувствуя, как вытекает из тела едкая слизь. Кажется, у Кафки есть новелла о том, как человек превращается в насекомое? Видимо, она уже превратилась: на руках вместо кожи нарастает ломкий хитин. Вот и на суде, куда она сегодня через силу явилась, на нее таращились сотнями изумленных глаз. Словно на скамье обвиняемых никого больше нет. Впрочем, их, присутствующих, тоже можно понять. Это же сенсация на весь мир: знаменитая журналистка, богатый и влиятельный человек, бросила мужа, двоих детей, переломила всю жизнь, ушла в террор. А Гудрун передернула плечами и отодвинулась.
Или она это искаженно воспринимает? Ведь что такое суд после многомесячного пребывания в омертвляющей тишине – слишком яркое освещение, слишком много людей, слишком громкие голоса обрушиваются сразу со всех сторон. Выдержать невозможно. Точно попадаешь в обвал. Или как если бы насильно перекормить человека, голодавшего много дней. Человек сразу умрет. И ведь не просто умрет, а – после судорог и мучений.
Гудрун, кстати, не случайно отодвигалась. «Мертвые коридоры» уродуют и ее, хоть она это пытается отрицать. Как она кричала при последней их встрече, когда общение между камерами на седьмом этаже еще были разрешены: «Ты нас предала!.. Мы публично объявим, что больше не считаем тебя членом РАФ!..» Руки вытянуты, пальцы искривлены. Едва не вцепилась Ульрике ногтями в лицо. Что такого Ульрика ей сказала? Ничего, лишь процитировала известную мысль Че Гевары, что террор подрывает то, на чем держится революция, – контакт с массами. Абсолютно верная мысль. А если применить ее к нам, то – мы не можем бороться с фашизмом, используя фашистские методы. Чем мы тогда будем отличаться от них? Взять тот же Стокгольм. Лутц Тауфер (один из лидеров «пациентов»), разумеется, рискуя жизнью, боролся за нас, однако как это выглядит со стороны: вывели несчастного фон Мирбаха на лестничную площадку, хладнокровно убили, поставили Хиллегаарта у окна, под прожекторы, под объективы фотографов, выстрелили в затылок, сбросили тело на мостовую. Так фашисты убивали своих жертв в концлагерях. Можно, конечно, сказать, что всякий чиновник, занимающий в государстве хоть сколько-нибудь значимый пост, несет персональную ответственность за действия этого государства. Так считали, например, русские террористы. Даже прислуга, даже технический персонал, по их мнению, были виноваты. Помните знаменитый ответ на смерть кучера после очередного теракта? «А не вози царя»!.. И все же в глазах большинства – это убийство ни в чем не повинных людей. Разве мы с этого начинали? Мы же декларировали публично: невинные не должны пострадать!.. Следует вообще корректировать тактику нашей борьбы конкретной политической ситуацией. Сейчас уже ясно: мы самоизолировались от широкого демократического движения, из организации, рассчитывающей на поддержку обширных слоев, превращаемся в группу, в секту фанатиков, которые не столько сражаются, сколько мстят. Возможно, нам следовало бы по примеру ИРА[14] образовать легальное политическое крыло: люди, формально не связанные с «Фракцией Красной Армии», могли бы совершенно открыто излагать наши цели, объяснять наши действия, формировать общественное мнение, наконец – одних листовок и заявлений здесь недостаточно…
Ничего Гудрун не докажешь. На любые замечания у нее ответ один – яростный взрыв. Вспыхнула, едва лишь услышав о легальной борьбе:
– Тоскуешь о своем загородном доме, о своих двух «мерседесах», о своих платьях и жемчугах!.. Мы будем делать всю черновую работу, сражаться со свиньями, сидеть в тюрьме, нас будут одного за другим убивать, а ты будешь с этого сливки снимать – ходить на приемы, по телевидению выступать, пить шампанское, жрать икру!..
Гудрун – фанатичка, фурия революции, немецкая Теруань де Мерикур, готовая растерзать каждого, кто хоть слово скажет ей поперек, она и мысли не допускает, что РАФ где-то может быть неправа, для нее такие рассуждения равнозначны предательству. Утихомирить ее не мог даже Баадер, только в растерянности орал:
– Чертовы бабы! Уймитесь!.. С вами с ума сойдешь!..
Впрочем, Баадер – что? Баадер как был, так и остался – уличный хулиган. На него любые теоретические рассуждения нагоняют тоску. Ему нужно действие – мчаться на машине, стрелять, взрывать тротил, чтобы пламя вымахивало до небес… В одном он прав: в Штаммхайме они все понемногу сходят с ума.
Однако будем честными сами с собой: в яростной ненависти Гудрун есть определенная правота. Нельзя простить свиньям многих смертей. Нельзя им простить Онезорга, нельзя простить Майнца, умершего за нас, нельзя им простить Томми Вайсбекера, Георга Рауха и Петру Шельм. А Катарина Хаммершмидт, которая погибла лишь потому, что к ней свиньи, называющие себя правосудием, не допустили врачей!.. И все равно это тупик. Не оправдалась главная мысль, поднявшая нас на борьбу. Мы выманили фашизм наружу. Мы показали, что под благопристойной маской немецкого государства скрывается тот же нацистский оскал. Коричневое чудовище вновь вынырнуло из тьмы и пожирает людей. Ну и что? Кого это хоть сколько-нибудь взволновало? Кто ощутил в себе силы встать в полный рост? Бюргеры по-прежнему жрут свой айсбан[15], пьют свое пиво, тупо смотрят по вечерам телевизор. Им все равно. Для них наша борьба – это шоу, которое щекочет сытую кровь. Хочется выйти на улицу и кричать: Смотрите, вот – люди умирают за вас! Вот – люди идут на смерть, чтобы вы были свободными!.. И не услышит никто… В этом, по-видимому, и состоит главный вопрос. Почему немцы не хотят быть свободными? Гитлер отшиб им мозги? А почему не захотели быть свободными русские, когда пришел Сталин? А почему так легко расстались со свободой французы, когда явился Наполеон? Инстинктивная жажда хозяина? Психика вечных рабов, которым не свобода нужна, а лишь – похлебка и кров? Вот что надо признать: революции в Германии, вероятно, не будет. Надежды не оправдались. Мы не сумели превратить уродов в людей. Они не хотят быть людьми. Они предпочитают оставаться уродами.
