— Я, — говорил он, — на Хасане так действовал, и теперь так делать буду, чтобы никогда не было бандитов в нашем народе!
Потом бывший солдат достал из кармана синего кавалерийского галифе огниво, высек искру… Весело затрещало оранжевое пламя… Бандиты завыли, пытаясь выбраться из костра.
А мужик бил их по головам, по шеям крепкой палкой, приговаривая:
— Духоцка косонянга тяза аф ульнде — мезевок изьляд калмомс.
— Чтобы и духу вашего поганого на нашей земле не было! — перевел о. Савва. — Языческое тут что-то… (Языческая подоплека такого способа уничтожения преступников в том, что, сжигаясь, полностью уничтожались и тело, и «дух» преступника. Видимо, для язычников это означало уничтожение самого «духа» (души) вора. Это очень совпадает с самыми древними представлениями мордвы, где души покойных обитают на месте погребений, только на другом берегу реки. При этом покойники живут обычной жизнью — работают, охотятся, любят и страдают, женятся даже…)
— Это им еще повезло! — рассудительно произнес Филя. — Среди стариковских рассказов были и такие, где говорилось о том, как при мокшанских каганах (когда у мокши свои «городки» были, вроде «Парьцень ошке») за очень большую вину старики выносили решение заложить злодея в каменный столб («кивнь столбас»), чтоб больше «нужды» видел, помучился, а не скоро помер. Так убийца стоя и мучился — ни сесть, ни лечь в столбе невозможно. Оставляли ему отверстия для глаз, рта, давали кружку воды в день и всё. Долго терпели, мучились виновные. Строго разбойника наказывали: не сразу повесят или сожгут, а в камни с глиной заделают и мучают его до смерти — не шелохнуться там. Давно это было, при мокшанских кирди, инязорах…
… Вернувшись в село, путники были вдруг приглашены в большой амбар.
На покрытом вышитыми полотенцами деревянном столе стояли свежевыпеченный хлеб и крупно помолотая соль, граненый стакан с чистой ключевой водой, в блюдах исходили паром ароматные блины, возле которых стояли миски с медом, в кувшинах пенилась ароматная поза…
Впрочем, кроме слабенькой кисленькой позы, женского напитка, возле стола стояло целое ведро сыченой браги! Посреди стола почетное место занимала большая муравленой глины миса с отварной бараниной и горшок с кашей…
Пожилая мордовка зажгла свечу во главе стола и низко поклонилась путникам:
— Приходите все, те, которых мы знаем и которых не знаем, у кого нет никаких сродников, кому мы не сделали зло, и вы нам зла не делайте, просим вас не одни мы, а все наши старики!
— Эх, батька! Сбил ведь ты меня совсем с панталыку! — сказал радостно Бекренев, указывая на всех своих друзей, к которым присоединилась эрзянка, наворачивающих блины так, как будто два дня ничего не ели (а собственно так оно и было). — Не хотели мол, мы есть? А теперь-то ведь едим, аж за ушами трещит!
Отец Савва в ответ только молча улыбнулся…
«Когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне, и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно. А молясь, не говорите лишнего, как язычники, ибо они думают, что в многословии своем будут услышаны; не уподобляйтесь им, ибо знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него», — (Мф. 6:6–8).
Глава семнадцатая
«Он, прегрешенья различая строго…»
Он, прегрешенья различая строго,
Обитель назначает ей,
Хвост обвивая столько раз вкруг тела,
На сколько ей спуститься ступеней…
Данте. Ад.
1.
И мне казалось: есть у меня две разных жизни!
И каждая, как проходящий сон…
Но стоит просто мне упасть лицом в траву
У дома, где я рос средь лип цветущих,
Вернутся жизнь с мечтами о грядущем
И верою, что правильно живу, и — всё изменится!
Но… бесконечен стук веретена,
И ворот всё скрипит, качая Стикса воду…
И приговор, что вынесен народу,
Приводит в исполнение Сатана…
Натка осторожно прикоснулась к плечу задумчиво замершего, облокотясь на березовый заплот, роняющего мерные, тяжелые строки Бекренева:
— Извините, Валерий Иванович, но… Оглянитесь кругом! Разве здесь, в Каргашино, людям живется так уж плохо?
— Это в Лимбе-то, куда мы вернулись, сделав полный виток спирали? Просто замечательно живется… Дружочек, поглядите-ка вон туда… что вы там такое видите?
Посредине деревенского порядка (по городскому, улицы) между дворами и избами зияли огромные пустыри. На этих пустырях то тут, то там нелепо и страшно торчали одинокие дубовые столбы ворот, остатки печей, как после пожарища…
— Дома заколоченные… Это кулацкие, да? Высланных?
— Да вы что! Кулацкие дома заняла беднота… Это другое: люди уезжают отсюда, бегут…
— Куда бегут?
— Да по-разному…, — ответил неслышно подошедший, вкусно благоухающий самогонкой Мусягин. — Одни постарались уйти по призыву в Красную Армию, чтобы потом остаться там на сверхсрочную, другие поразъехались на работу в города и на отхожие промыслы… До того дошло, что о составленной разверстке я этой весной сам поехал по колхозам отбирать колхозную молодежь, особенно девушек, на курсы, организованные при мехмастерской и тракторном парке МТС. Трактора-то есть, а вот работать на них уже подчас некому!
— Почему так?
— Да вот уж так случилось… Начальство у нас не шибко радивое… Впроголодь этой весною живем. Старики становятся в тягость, новорожденные дети не в радость. Вы когда на кладбище-то были, заметили? нельзя было не заметить! очень много свежих могил и надмогильных новых крестов, особенно стариковских, массивных и детских — легоньких таких, тоненьких…
— А отчего же…, — не верила своим ушам Натка.
— Да от того же! — отрезал внезапно озлобившийся чекист. — Некоторым счастливым колхозным семьям огромным подспорьем была работа кого-нибудь из семьи на железнодорожном узле и на предприятиях Рузаевки, где они получали хоть кое-какую зарплату. Другие держались за счет урожая со своих личных огородов и приусадебных земель или продажи за бесценок скота, домашнего скарба и покупки на эти гроши хлеба в магазинах Рузаевки и Саранска. Большинство же колхозников этой зимой недоедало, голодало. Люди пухли от голода. Скот подыхал… А начальство… Эх! Здешний директор МТС Бунин и замполит МТС Юртайкин и слышать не хотели, чтобы поставить вопрос об оказании помощи. А кто на бюро райкома поднимал вопрос об оказании внутрирайонной помощи, тех первый секретарь обзывал паникёрами и оппортунистами! Собрались тут… деятели…
