Я стоял в самом низу подъезда возле входной двери, но все попытки сдвинуть ее с места не увенчались успехом. Очевидно, она была надежно заделана снаружи. Рука по-прежнему ныла. А зубы, едва я только попробовал выпустить клыки, вспыхнули невыносимой болью, которая упрямо не хотела затихать. Вероятно, при пломбировании была занесена какая-то инфекция, и теперь крошечные микроорганизмы завоевывали там все новые и новые просторы для своей бурной деятельности. Но хуже всего угнетала даже не эта идиотская боль. Хуже всего было то, что я уже не мог обратиться в волка. Серьезный удар для меня. Я стал безоружен.
Теперь следовало отвлечься, чтобы хоть на время забыть о зубах, и я двинулся на исследования.
Пройдя несколько ступенек вверх до первой площадки, я понял, что значит определение "гулкие шаги". Действительно, звук от моих шагов разносился далеко-далеко и возвращался оттуда измененный магической вибрацией пустоты.
К моему изумлению, на этой площадке не оказалось ни одной двери. Однако, вскоре я догадался, что на первом этаже дома располагался магазин, аптека или еще что-нибудь в этом же роде.
Я двинулся вверх и добрался до промежуточной площадки меду первым и вторым этажом. На облезлой зеленой стене с побелкой поверху виднелись голубые незакрашенные прямоугольники, оставшиеся от висевших здесь когда-то почтовых ящиков. Самих ящиков, разумеется, не было. У самого пола площадки виднелось небольшое разбитое окно. Я нагнулся и, выглянув в него, заметил бетонный карниз, нависший над входом в подъезд. Очевидно, через это окошко я и проник сюда вчера.
Больше на площадке не нашлось ничего интересного, и я поднялся на второй этаж. Четыре пустых проема встретили меня там. Странно видеть пустую дыру вместо двери у входа в квартиру. Я потрогал шершавую стену, на которой раньше крепился дверной карниз, и не удержался от искушения зайти в одну из квартир. Это была стандартная двухкомнатная квартирка с кухней, совмещенным санузлом и маленькой темной кладовкой без окна. Здесь также царила пустота и развал. На стенах уцелели выцветшие обои розоватого оттенка с выдранными кусками. На окнах не было рам, и пустые прямоугольники неприятно смотрелись на фоне розовой стены, открывая вид на тенистую улицу с мрачными домами старой застройки.
На полу валялись щепки, старые пожелтевшие газеты, обрывки обоев. Я прошелся по комнатам, заглянул на кухню, на которой стояла покореженная газовая плита и проломленная раковина. Краны отсутствовали, и темные отверстия труб уставились на меня, как ружейные стволы.
Я снова вышел на площадку лестничной клетки. Здесь было уютнее, чем в пустых ободранных квартирах, привычнее как-то, хотя и не так светло. Я зашел в боковой проем. Окна этой квартиры выходили во двор — обычный двор, я таких уже много видел. Песочница, детские качели, карусель для маленьких, ровный ряд кустиков, прямоугольные клумбы, на черноземе которых ярко зеленела молодая трава. На кустах и деревьях тоже начали распускаться листья, но еще такие крохотные, что при всем моем старании я не мог различить каждый в отдельности. Только зеленый фон веток, еще вчера таких серых и невзрачных, радостно сообщал о приходе нового, завершающего месяца весны.
Двор ограничивался с четырех сторон домами, образующими ровный прямоугольник. Длинный дом напротив оказался типичной «хрущевкой» — одной из первых, увиденных мной «хрущевок», встречающихся в Питере не так то часто. Она, скорее всего, была точной копией моего дома (впрочем, об этом я мог только догадываться), а вот боковые здания отличались и от нее, и друг от друга. Слева стоял пятиэтажный дом, построенный лет сорок-пятьдесят назад. Он был покрыт зеленой известью и выглядел солидно и крепко. Правый дом имел всего четыре этажа и два подъезда. Он разительно отличался от остальных и казался каким-то недомерком. Тем не менее, и в этом доме, и в двух других кипела жизнь, сушилось белье, в подъезды входили и выходили люди, а мой дом пустовал, и единственным его жителем на данный момент был я.
Я продолжил свои изыскания. Несмотря на однообразие планировки, ни одна квартира не являлась чьим-нибудь двойником. В каждой из них оставались следы от покинувших ее людей, живших здесь раньше. Рисунок обоев или побелка, детские каракули на стенках, контуры мебели, проявлявшие себя прямоугольниками истинного цвета обоев или следами от ножек, деревянный пол или покрытый линолеумом — все это так или иначе указывало на различные характеры и судьбы.
Порой я пытался представить себе, судьба каких людей вершилась здесь, но все это были лишь догадки, да смутные образы. Они не могли вдохнуть старую жизнь в опустевшие квартиры.
Я обследовал чердак, но грозно нависшие стропила словно таили в себе какую-то опасность, а свет, пробивавшийся через слуховое окно и щели в крыше, резко вычерчивал темные стойки, выдававшиеся из полумрака. Неприятное чувство охватило меня, и я поспешил покинуть это место. А спускаться в темный подвал я и вовсе не решился, и его неразведанные секреты так и остались тайнами для меня.
Вскоре я обнаружил в некоторых квартирах проломы, позволяющие проникнуть в другой подъезд, а из него в следующий. Так, переходя из одной квартиры в другую, я обошел почти весь дом и обнаружил, что никого, кроме меня, здесь нет.
Было какое-то необычное чувство — ощущать себя хозяином целого дома пустого дома. Я уже видел покинутую деревню, но одноэтажные деревянные дома как-то терялись среди окружающих полей под бесконечным небом и не создавали такого странного чувства.
В моих новых владениях меня повсюду окружали мертвые стены, а уличный шум существовал как бы отдельно от этого дома. И хотя я считал, что душа моя давно уже обособилась от мира людей, но физическое одиночество действовало угнетающе. Пустота давила на мои нервы, пугала меня. И тогда, чтобы успокоиться, я выбрался через разбитое стекло подъезда наружу и отправился на Московский вокзал за своими продуктами. Денег у меня больше не было, следовательно, ничего другого больше не оставалось, несмотря даже на возможную встречу с оборотнями.
Получив в ближайшем киоске несколько пятнариков (для этого пришлось купить несколько открыток с видами Ленинграда), я подождал нужный троллейбус и отправился в путь…
… Колбин и Соколов с мрачным спокойствием переносили все трудности путешествия в переполненном салоне городского Санкт-Петербургского автобуса. Огромная спина какого-то здоровяка надежно придавила их к боковому окну так, что ребра едва не трещали, вдавившись в поручень, тянувшийся вдоль стекла. Колбин и Соколов прилагали все усилия, чтобы удержать завоеванные позиции, но могучая спина на каждом толчке автобуса миллиметр за миллиметром сокращала пространство, отведенное милиционерам. Было нестерпимо душно, воняло бензином и потом, а мысль о Бахареве, сидящем сейчас в пустом, прохладном кабинете, становилась просто невыносимой.
