Между тем время шло. Толпа студентов собралась на большом университетском дворе. Занятий в этот день не было. Ничего другого не оставалось делать, как разгуливать группами по двору, косясь друг на друга и избегая нежелательных встреч. Можно было опасаться, что еще до банкета какая-нибудь случайность послужит поводом к вызову, а затем и к открытой стычке. При таком возбуждении умов, вероятно, было бы разумнее вообще запретить празднество?.. Однако такой запрет мог вызвать протест корпораций и послужить поводом к волнениям, которые как раз и хотели предотвратить?.. Университет ведь не коллеж, где можно ограничиться выговором или добавочным заданием. Здесь придется прибегнуть к исключению, изгнать зачинщиков, а это уже серьезная мера.
До четырех часов пополудни - часа, в который должен был состояться банкет, - Карл Иохаузен, Зигфрид и их друзья оставались во дворе. Многие студенты подходили к ним как бы за распоряжениями начальства и перекидывались с ними несколькими словами. Был пущен слух, что банкет будет запрещен, - впрочем, ложный слух: как уже сказано, такой запрет мог привести к вспышке. Но слуха этого оказалось достаточно, чтобы вызвать волнение и совещания в группах.
Иван Николев с друзьями как ни в чем не бывало прогуливался по двору. По своему обыкновению, они держались в стороне, изредка встречая на своем пути студентов из других групп.
Тогда они мерили друг друга взглядами, в которых можно было прочесть едва сдерживаемый вызов. Иван сохранял спокойствие и старался казаться безразличным. Но какого труда стоило ему удерживать Господина! Последний никогда не отворачивался, не опускал глаз, и взгляды его и Карла скрещивались, как две рапиры.
Достаточно было самой малости, чтобы вызвать столкновение, которое, конечно, не ограничилось бы схваткой между ними двумя.
Наконец пробил колокол, возвещавший о начале банкета, и Карл Иохаузен, во главе нескольких сот товарищей, направился в отведенный им просторный зал.
Вскоре во дворе не осталось «никого, кроме Ивана Николева, Господина и около пятидесяти славянских студентов, которые все медлили вернуться домой к своим домочадцам или в приютившие их семьи.
Поскольку ничего их здесь не удерживало, разумнее всего было бы тотчас же уйти. Таково было и мнение Ивана Николева. Однако напрасно старался он убедить в этом своих товарищей. Казалось, что Господина и других удерживали здесь какие-то цепи, их как магнитом тянуло в зал торжественного собрания.
Так продолжалась минут двадцать. Студенты молча шагали по двору, время от времени приближаясь к выходившим на двор открытым окнам зала. Чего же они ждали? Чего хотели? Услышать шумные голоса, доносившиеся до них, ответить на обидные слова, обращенные к ним?..
Так или иначе, собравшиеся в зале не стали дожидаться конца банкета, чтобы петь и произносить тосты. Они разгорячились от первых же бокалов вина. Увидев через открытые окна, что Иван Николев и его друзья находятся достаточно близко, они воспользовались этим для личных выпадов.
Иван сделал еще одну последнюю попытку уговорить товарищей.
- Уйдемте отсюда... - сказал он.
- Нет! - ответил Господин.
- Нет! - в один голос поддержали остальные.
- Значит, вы отказываетесь меня слушать и следовать за мной?..
- Мы хотим услышать, какие дерзости позволят себе эти пьяные германцы. И если нам не понравятся их слова, -ты сам, Иван, последуешь за нами!
- Идем, Господин, - сказал Иван, - я настаиваю.
- Подожди, - возразил Господин, - через несколько минут ты сам не захочешь уйти!
Возбуждение в зале все усиливалось: шум голосов вперемежку со звоном стаканов, возгласы, крики «хох» громыхали, как выстрелы. Собравшиеся затянули хором во весь голос протяжную песню. Это была однообразная, в ритме на три четверти, песня, .широко распространенная в немецких университетах:
Gaudeamus igitur,
Juvenes dum sumus!
Post jucundam juventutem,
Post molestam senectutem
Nos habebit humus![20]
Читатель согласится, что эти слова звучат довольно уныло и больше подходят для похоронного напева. Все равно что петь на десерт «De profundis»[21]. В общем, эта песня совершенно в характере германцев.
Вдруг на дворе раздался голос, который запел: «О Рига, кто сделал тебя столь прекрасной?.. Это сделали порабощенные латыши! Да грядет день, когда мы сможем откупить у немцев твой замок и заставить их плясать на раскаленных камнях!»
Это Господин затянул могучую широкую русскую песню.
Затем он и его товарищи хором запели «Боже царя храни», величественный и торжественный русский национальный гимн.
Внезапно двери зала распахнулись, и около сотни студентов устремились во двор.
Они окружили кучку славян, в центре которых стоял Иван Николев. Последний уже не был в состоянии сдерживать товарищей: крики и выходки противников выводили их из себя. Хотя Карла Иохаузена и не было еще здесь, чтобы подстрекать германцев, - он задергался в зале, - но те орали во все горло, прямо ревели свой «Gaudeamus igitur», стараясь заглушить русский гимн, мощная мелодия которого, несмотря на все их старания, все же пробивалась через этот шум и гам.
В это время два студента, Зигфрид и Господин, готовые вот-вот броситься друг на друга, столкнулись лицом к лицу. Уж не они ли двое решат национальный спор?.. Не ввяжутся ли в ссору вслед за ними оба враждующих лагеря?.. Не превратится ли эта стычка в общую свалку, ответственность за которую будет нести весь университет?..
Услышав, с каким шумом и криком выбежали из зала студенты, ректор поспешил вмешаться. Вместе с несколькими преподавателями он переходил во дворе от группы к группе, стараясь успокоить готовых ринуться в драку юношей. Безуспешно. Ему не повиновались... Да и что мог он предпринять среди этих «истых германцев», число которых, по мере того как пустел зал, все росло и росло?..
Несмотря на то, что они были в меньшинстве, Иван Николев с товарищами стойко выдерживали сыпавшиеся на них угрозы и ругательства, не отступая ни на шаг.
Вдруг Зигфрид, подойдя со стаканом в руке к Господину, плеснул ему вином в лицо.
Это был первый удар, нанесенный в схватке, за ним последовало множество других.
Однако лишь только Карл Иохаузен появился на ступеньках крыльца, как наступило затишье. Ряды расступились, и сын банкира приблизился к группе студентов, в которой находился сын учителя.
Невозможно передать словами, как держал себя в эту минуту Карл Иохаузен. Его лицо выражало не гнев, а холодное высокомерие, переходящее, по мере того как он приближался к своему противнику, в презрение. У товарищей Ивана не могло быть сомнений: Карл направлялся сюда лишь для того, чтобы бросить в лицо их другу какое-нибудь новое оскорбление.
