— Вы шутите, Авдей Макарович.
— Что вы, батенька! Клянусь вам бородой Магомета, что не шучу. Это было на Цейлоне, хотя, сказать по правде, уже довольно давно… Тем не менее факт остается фактом.
— Каким же образом возник этот странный принципиальный вопрос?
— А вот как, батенька. Один молодой сингалезец служил, изволите ли видеть, при английском суде. Кем он там служил, не припомню, да и не в этом дело. Ну-с, вот и пришла этому сингалезцу фантазия одеться по-европейски. Это бы еще не беда: мало ли его собратий носило уже европейский костюм? Но дело в том, что, одеваясь по-европейски, соплеменники его оставались все-таки босыми, а этому черному джентльмену вздумалось надеть чулки и башмаки, оставив при этом в неприкосновенности свою сингалезскую прическу.
— Какую прическу?
— Разве вы не знаете, что сингалезцы носят длинные волосы и устраивают себе из них совершенно дамскую прическу? Как же, как же, батенька: чудаки заплетают косы и устраивают на голове какой-то пучок при помощи большой черепаховой гребенки, шпилек и булавок.
— И булавок даже?
— Ну, чорт их знает… Может быть, и без булавок.
— Что же случилось с сингалезцем?
— А сингалезцем? А вот видите ли, батенька, когда он пришел в суд во всем европейском костюме, в чулках и башмаках, то главный судья, англичанин, взял да и выгнал его из присутствия.
— За что же?
— А за невежливость.
— За невежливость? Что же тут невежливого, что человек оделся по-европейски?
— А вот в чем, батенька: благодаря своей дамской прическе, с громадным гребнем и булавками, надеть шляпы он, конечно, не мог, а потому, явившись с открытой головой, он не имел возможности выразить вежливость по-европейски, т. е. снять шляпу.
— Понимаю.
— А так как, при этом, он явился еще в чулках и ботинках, то и азиатской вежливости он соблюсти не мог, так как, согласитесь, снимать всякий раз чулки и ботинки — процедура длинная и не совсем удобная.
— Вот положение!
— Да смейтесь, смейтесь…
— Чем же дело кончилось?
— Сингалезец, считая себя обиженным бесцеремонным изгнанием из суда, подал жалобу. Судья, в свою очередь, представил свои объяснения. Вопрос был представлен на разрешение генерал-губернатора и этот последний решил, что черный джентльмен был не вправе пользоваться одновременно двумя такими преимуществами, как европейская обувь и сингалезская прическа, и что, благодаря первой, он лишается возможности выражать свою вежливость по-азиатски, а вторая мешает ему быть вежливым по-европейски, а потому из вышереченных преимуществ он обязательно должен поступиться в пользу вежливости или тем, или другим.
— Наверное, он отказался от своей прически?
— Не угадали. Напротив, он пожелал сохранить оба преимущества и ради этого предпочел выйти в отставку.
— Презабавная история!
— Да, батенька, я таки порядочно потолкался по Индии и знаю немало подобных историй. Вообще здешние обычаи и местные особенности известны мне довольно порядочно.
Но, должно быть, Авдей Макарович знал не все местные особенности, потому что в эту же ночь с ним случилось приключение, происшедшее именно вследствие несоблюдения одного из местных условий.
Между европейцами почти по всей Индии соблюдается обычай спать ночью под мьюсконетами или мустикерами, т. е. занавесками от москитов. Но Авдею Макаровичу показалось слишком жарко и душно спать при таких условиях. Действительно, даже ночью температура была не ниже 20° по Реомюру[30]. Поэтому, желая воспользоваться ветерком, дующим с моря, Авдей Макарович, прежде чем ложиться спать, откинул мустикеры и расположился на полной свободе. Но едва он это сделал, как ему уже приходилось раскаяться: в то же мгновение в его спальню набились целые мириады маленьких, совсем микроскопических мушек телесного цвета, почти невидимых простым глазом, но укусы которых тем не менее были весьма чувствительны. Когда Авдей Макарович заметил свою ошибку, было уже поздно и горю нельзя было помочь. Поэтому, проспав ночь весьма дурно, он встал поутру весь распухший и красный, точно после оспы или кори, и при этом до опухшей кожи нельзя было ничем дотронуться, не причиняя довольно сильной боли.
Только после двух последовательных ванн, взятых им по совету одного из портьюгизов (так в отеле называли прислугу, потому что вся она была из португальского города Гоа), боль стала стихать и ко времени ленча совершенно прошла.
Этот эпизод доставил Андрею Ивановичу случай пошутить над знанием местных обычаев и особенностей, которым накануне хвалился Авдей Макарович.
— Что делать, батенька? — отвечал профессор, — век живи — век учись, а дураком умрешь…
Но не Бомбей привлекал сердца наших путешественников, и скоро "Трафальгар", прошел мимо туманных высот Малабарского берега, туда, где на серебристо-голубом зеркале, брошенном с небосвода на землю могучей рукой Вишны, как благоуханная корзина цветов, нежилась под жгучими ласками влюбленного солнца счастливая Тапробана древних, Серендиб арабов, Сингала-двина браминов, Цейлон европейцев.
Существует арабская легенда, повествующая, что, когда после грехопадения первые люди были изгнаны из земного рая, милосердный Господь, тронутый их раскаянием, дозволил им жить во втором раю, над которым и доныне господствует Адамов пик, названием своим напоминающий имя первого человека.
Еще задолго до того, когда взор заметит эту благодатную землю, благоухание цветов, приносимое морским ветром, уже дает знать путешественнику о ее близости.
Если бы кому-нибудь удалось взглянуть на нее à vol d'oiseau, он увидел бы на голубовато-зеленом фоне океана громадный изумруд почти трехугольной формы, прорезанный в разных направлениях красными жилками дорог и кое-где испещренный красными четырехугольниками свежераспаханных полей. Этот медно-красный цвет почвы Цейлона, — кабук — обратил на себя внимание еще в древности, что видно из его древнего имени Тапробана, т. е. медно-красный.
Тот, кто посмотрел бы на остров с птичьего полета, заметил бы, кроме того, что средина Цейлона значительно приподнята и на этой возвышенности, как четырехпалая лапа гигантского зверя, раскинулся горный хребет, самую высокую точку которого составляет Адамов пик, с его таинственным Самакола или Срипада, т. е. отпечатком Адамовой ноги, приписываемым впрочем буддистами ноге самого Будды. От этого горного узла четыре исполинские пальца гигантской звериной лапы направляются к северу в замечательно симметричном порядке: если дать немного воли воображению, то невольно представляется, что это даже и не звериная лапа, но что будто у какого-то чудовищного титана отрезаны, вдоль запястья, части обеих рук с указательным и большим пальцами и затем эти части срослись вместе по линии разреза так, что оба указательных пальца пришлись в середине, а большие — по сторонам.
