— В этом… нет… смысла, — сквозь зубы процедила Напхи. — Не знаю зачем, но мне пытаются помешать… — Она бросила взгляд в направлении Насмешника Джека, потом повернулась к Сирокко. — Какой у вас план? Вы просите нас…
— Ни о чем я вас не прошу, — ответила Сирокко. — Я просто доставила по назначению письмо, которое принесла мышь. Мое дело сделано. — И она повернулась к рельсам.
— Понятия не имею, как это животное оказалось здесь, — сказала капитан. — Оно могло сбежать, бросить Шэма. Во всей этой истории нет никакого смысла.
Команда смотрела на нее. Капитан Напхи закрыла глаза.
— Как мы ему говорили, — сказала она, — кротобои несовместимы с сантиментами.
— На свете нет никого сентиментальнее кротобоев, — возразил Фремло. — К счастью.
Вуринам вдруг завертел головой, стараясь повстречаться глазами с каждым, кто был на палубе. Он прокашлялся. Шэм. Худшего помощника доктора не видел ни один состав. В дротики играть не умеет. Команда слушала его молча.
— Я всегда желал ему только добра, — сказал вдруг Яшкан, — только…
— Ты? — возмутился Вуринам. — Добра?
— Слава сальважиров бежит впереди самих сальважиров, — сказала Напхи. Она посмотрела на Сирокко. — Мы не знаем, зачем она здесь. Что она ищет. Какова ее скрытая цель. Мистер Мбенда. Прокладывайте курс. — Она взялась за радар. Поводила им из стороны в сторону в поисках сигнала, встряхнула. Но на прибор, похоже, отрицательно влияла близость передатчика на ноге Дэйби. Мышь вопила и дергалась. Барабанил дождь. Никто никуда не ехал. Команда вертела головами.
— Мистер Мбенда, — повторила капитан. — Проложите нам курс. Считаные мили отделяют нас от самой большой мульдиварпы, которую вы, или я, или кто-либо другой видел в жизни.
И неприкрытой рукой из плоти и крови она стремительно схватила Дэйби. Та забилась, Сирокко зашипела и схватила мышь за другое, свободное крыло. И они стали вырывать мышь друг у друга. Та пищала.
— Животное, на которое я охочусь чуть не с детства, — говорила Напхи. — Животное, которое само умирает от желания быть пойманным нами. — Ее голос поднимался все выше. — Один бросок гарпуна отделяет нас от философии. Я ваш капитан.
Рельсоходы смотрели, как капитан Напхи тянет мышь за крыло в одну сторону, а сальважир — в другую. Они растянули крылья Дэйби до предела. Та испуганно верещала.
Вуринам сказал:
— Шэм, — хотел что-то добавить, но тут кашлянул повар Драмин. Все повернулись к нему. Кок поднял палец и, видимо, задумался.
— Парнишка-то, — высказался он наконец, явно удивленный собственным умозаключением, — в беде.
— Что? — переспросил Яшкан, но Линд, его постоянный партнер по травле Шэма, приложила к его губам палец.
— Мистер Мбенда, — сказал Вуринам. — Позвольте мне предложить выпустить эту мышь и позволить ей лететь вперед. Спорю, она полетит к нему. Возможно, сальважир не откажет нам в любезности сказать, откуда она прибыла?
— Хорошая мысль, — сказал Мбенда. — Даже, по-моему, превосходная. — Он посмотрел на Напхи. — Капитан? Вы не откажетесь отдать приказ?
Напхи переводила взгляд с одного лица на другое. Одни глядели туда, где скрылся гигантский крот. Глядели с тоской и страстью. Поднапрягшись, можно было услышать, как хлопают воображаемыми крылышками воображаемые денежки, покидая их карманы, которые они уже мысленно набили, мечтая об удачном завершении охоты на невиданного крота. Но большая часть команды — а капитан не поленилась и произвела про себя подсчет голосов — склонялись к тому, чтобы повернуть в другую сторону. Таким образом, за вежливо сформулированным предложением Мбенды маячила тень бунта.
Капитан склонила голову. Из самой глубины ее души вырвался звук. Вопль. Она стала поднимать голову, выше, выше, наконец, запрокинула ее так, что в ее глазах отразилось верхнее небо, и завыла. Вой был долгий, протяжный. Минутная слабость, жалоба на упущенный момент. Команда ждала молча. В конце концов, она была хорошим капитаном.
Она закончила. Огляделась. Вернула мышь Сирокко.
— Мистер Мбенда, — сказала она. В ее голосе не было и нотки волнения. — Найдите разворот. Переводники, по местам. Мисс, леди, Сирокко, сальважир, личность. — Она выпалила это без остановки. — Мы считаем, что мышь помнит место, откуда прилетела. И она доверяет вам, вы это знаете?
Сирокко только пожала плечами. Если она и улыбнулась, то едва заметно.
— Я буду поблизости, — сказала она. — По пути наверняка встретится немало утиля.
— По местам, — скомандовала капитан. Локомотив взревел, поезд дернулся. — Проложить маршрут вокруг этой дыры. Мы отправляемся на поиски юнги по имени Шэм ап Суурап.
Галсами, мастерски лавируя по ветру и против, скользя с одних рельсов на другие, невесомыми толчками переводя стрелки, путники продвигались вперед. Скитальцы рельсоморья в экипажах-одиночках. Легких, но прочных, из закаленного дерева. Не обремененные моторами, они двигались за счет силы ветра, который улавливали треугольные паруса, со всех сторон облепившие мачту. Ветер гудел в парусине. Увлекаемые им поезда-номады описывали зигзаги по рельсоморью. На носу первого из них стоял Шэм.
Он еще не перестал дивиться тишине их хода. (Хотя ему и хотелось порой, чтобы они шевелились побыстрее.) Словарь накопленных им названий поездных ритмов не годился для этих колес: они были деревянные, и вибрации, которые они посылали вверх по его ногам, были мягче и вкрадчивее тех, что он знал прежде. Придется ему придумать для них новые слова, когда он вернется домой, на Стреггей. Например, храхумм для мастерски описанной дуги поворота, или тхетхетхе для длиной прямой.
Его спасители, баяджиры, преследовали выводок мульдиварп — рыжих тварей величиной с лошадь; драчливые от природы, они еще больше раздражались пикированием на них прирученных соколов, укусами собак, которые бежали по рельсам бок о бок с поездами, и беспощадными уколами копий, призванными утомить животных, загнать их до полного изнеможения. Тележки то и дело пересекали животным путь, двигаясь в унисон, покачивая парусами.
Охота была не главным способом добычи пищи, охотники импровизировали на ходу, по мере отдаления или приближения к сетям-ловушкам, на которые племя полагалось как на основные источники пропитания. Возле одной из них они подобрали Шэма, который уже начинал бредить от голода и истощения.
Он уже привык к пряностям, которые его спасители добавляли в еду, к вкусу вяленой на открытом воздухе кротятины, которой они вернули его к жизни. Одет он был в свои старые вещи, — точнее, те из них, которые еще были годны для носки и не падали с него на ходу, — вперемешку с меховыми и кожаными одеждами баяджиров.
