— Вынужден с вами не согласиться, — возразил Овидий. — Если человек желает быть героем, ему надо твердо стоять на своем и не бежать от последствий. Но какой разумный человек желает быть героем? Вы правильно сделали, друг Войтленд! Идите, пируйте, предайтесь любви и веселью, живите долго и счастливо!
— Ты издеваешься надо мной! — обвинил он Овидия.
— Я не издеваюсь. Я утешаю. Я развлекаю. Но не издеваюсь.
Ночами его преследовал колокольный звон, далекий смех. Воспаленным воображением владели смутные фигуры, ведьмы, упыри. ВОТ КУДА ПОПАДАЮТ ГЕРОИ. Он тонул в гнили и плесени, задыхался в паутине. Сморщенные карлики угощали его медовым напитком, а тот оборачивался полынью и ложился на губы коркой пепла. ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ВАЛЬХАЛЛУ.
— Помогите мне! — взмолился он к кубикам. — Зачем я брал вас с собой, если не ожидал помощи?
— Мы стараемся, — ответил Хемингуэй. — Мы согласны, что ты поступил разумно.
— Все это слова, чтобы меня успокоить. Вы не искренни…
— Еще хоть раз назовешь меня лжецом, ублюдок, и я сойду с этого экрана и…
— Лучше сформулировать иначе, — деликатно вмешался Хуан. — Том, ты был обязан спасти себя. Таким образом, ты внес неоценимый вклад в наше общее дело. Ведь нас всех, возможно, уже уничтожили.
— Да, да.
— Так чего бы ты добился, оставшись? Своей смерти? Ну отвлекись от ложного героизма! — Хуан покачал головой. — Руководитель в изгнании лучше, чем руководитель в могиле. Ты можешь направлять борьбу с Ригеля, если нас нет. Главное — чувствовать динамику ситуации.
— Ты объясняешь так логично, Хуан.
— Мы всегда понимали друг друга…
Войтленд активировал кубик отца.
— А ты что скажешь? Что мне надо было делать — оставаться или уходить?
— Может быть, оставаться, может быть, уходить. Как я могу решать за тебя? Безусловно, практичнее было спастись. Остаться было бы драматичнее. Том, Том, ну как я могу решать за тебя?
— Марк?
— Я бы дрался до конца. Зубами, когтями… Но это я. Наверное, ты поступил правильно, папа. То есть, для тебя это правильно.
Войтленд нахмурился.
— Перестань говорить загадками. Скажи прямо — ты меня презираешь?
— Ты же знаешь, что нет, — ответил Марк.
Кубики утешили его. Он стал спать более крепко, прекратил терзать себя сомнениями в нравственности бегства, вновь обрел способность успокаиваться.
Войтленд беседовал с Аттилой о военной тактике и за показной свирепостью с удивлением разглядел сложного и интересного человека. Пытался обсуждать с Шекспиром истоки трагедии, но тот предпочитал распространяться о тавернах, политике и скудных заработках драматурга. Говоря с Гете о второй части «Фауста», спросил, в самом ли деле он считает, что величайшее искупление приходит через справедливое правление, и Гете ответил: да-да, конечно. А когда Войтленд уставал мериться силами с записями великих, то стравливал их друг с другом — Аттилу и Александра, Шекспира и Гете, Хемингуэя и Платона, — а сам внимал спорам, подобных которым не слышал ни один смертный. Были и скромные встречи с Хуаном, с семьей… Он благословлял кубики, благословлял их создателей.
— В последние дни тебе лучше, — сказала Лидия.
— Наконец избавился от сознания вины, — проговорила Линкс.
— Стоило лишь по-другому взглянуть на внутреннюю логику событий, — заметил Хуан.
— И покончить с мазохизмом, самобичеванием, — добавил Марк.
— Эй, — воскликнул Войтленд. — Удар ниже пояса, молодой человек!
— Но ведь это действительно был мазохизм, папа! Разве ты не извлекал удовольствие?..
— Возможно, я…
— Молил, чтобы тебя успокоили, — перебила Линкс. — Что мы и сделали.
— Надеюсь, теперь тебе все ясно? Может быть, ты думал, что боишься, думал, что спасаешься бегством, но в самом деле ты оказывал услугу республике.
Войтленд ухмыльнулся.
— То есть, я поступил правильно, исходя из неправильных соображений?
— Именно. Именно.
— Главное — что ты можешь внести большой вклад в наше дело, — раздался голос отца. — Ты еще молод. У тебя есть время вернуть утраченное.
— Да. Безусловно.
— А не погибнуть героической, но бессмысленной смертью, — заключил Хуан.
— Но, с другой стороны, — внезапно сказала Линкс, — как там у Элиота?.. «И последнее искушение — величайшее предательство: совершить правильный поступок, исходя из неправильных соображений».
Войтленд нахмурился.
— Что ты этим…
— Ведь правда, — перебил Марк, — ты планировал свое спасение загодя. Специально готовил записи, выбирал знаменитостей, которых хотел взять…
— Словно давно принял решение броситься наутек при первых признаках опасности, — продолжила Линкс.
— Их слова не лишены смысла, — указал отец. — Одно дело разумная самозащита, и совсем другое — неумеренная забота о собственном благополучии.
— Я не хочу сказать, что тебе следовало остаться и погибнуть, — промолвила Лидия. — Я такого никогда не скажу. Но все равно…
— Погодите! — возмутился Войтленд. Кубики неожиданно оборачивались против него. — Что вы несете?!
— Ну и уж из чисто спортивного интереса… — продолжал Хуан. — Если бы стало известно, как заблаговременно ты готовил путь к спасению, с какими удобствами ты направляешься в изгнание…
— Вы должны помогать мне! — закричал Войтленд. — К чему все это? Чего вы хотите добиться?
— Ты знаешь, что мы любим тебя, — сказала Лидия.
— Нам больно видеть твое заблуждение, — произнесла Линкс.
— Разве ты не собирался бежать? — спросил Марк.
— Перестаньте! Остановитесь!
— Исключительно из спортивного интереса…
Войтленд кинулся в рубку и вытащил кубик Хуана.
— Мы пытаемся объяснить тебе, дорогой…
Он вытащил куб Лидии, куб Марка, куб Линкс, куб отца.
На корабле воцарилась тишина.
Войтленд скорчился, задыхаясь, обливаясь потом, закрыв руками искаженное лицо и ждал, пока утихнет раскалывающий голову крик.
Через час, взяв себя в руки, он включил передатчик и настроился на частоту, которую могло бы использовать подполье. Раздался шорох, потрескивание, затем настороженный голос произнес:
— Четыре девять восемь три, принимаем ваш сигнал. Кто вы?
— Войтленд. Президент Войтленд. Я хочу говорить с Хуаном. Вызовите мне Хуана.
— Сообщите ваш код и…
— Какой код? Говорит Войтленд. Я в космосе, в миллионах миль. Мне срочно нужен Хуан.
