17 марта сорок шестого года
Вот уже шестой год я, Думачев Сергей Сергеевич, нахожусь в Стране дремучих трав. Шесть лет одиночества и тоскливых размышлений о будущем. Шесть лет падения в пустоту. Теперь, когда я понимаю, что здесь я останусь навсегда, что никогда уже не Пройду по улицам своего родного города, что никогда не увижу друзей, да что там друзей, я никогда не увижу людей, отчаяние Покинуло меня, и на смену ему пришло отстраненное равнодушие, словно это не моя собственная судьба, а судьба постороннего мне человека. Да более того, существую ли я, или просто сейчас читаю странный фантастический роман и просто отождествляю себя с его героем. Иногда мне кажется, что вот я проснусь и ничего этого не было — мне надо будет спешить на работу, я буду торопливо чистить зубы и умываться, буду, опаздывая, бежать за уходящим трамваем, а все останется где-то на страницах еще не дочитанной книги…
Держа в руке листок, Таманцев вышел на лестницу. Ребята, — позвал он. — Идите сюда, я здесь кое-что нашел.
19 марта сорок шестого года А собственно, что я есть? Чем я отличаюсь от насекомых, обитающих в лауне? Способностью рассуждать об окружающем меня мире? Но кому нужна эта способность, если мне некому рассказать, что я думаю и что я узнал о нем?
Я — насекомое. Я сплю на подушках и простынях из паутины, я одеваюсь в одежду, которую я сплел из той же паутины, за спиной у меня шуршат крылья вес-па, которые придают мне еще большую схожесть с насекомым и отпугивают моих врагов. И вооружен я жалом веспа, луком, в котором использована конечность кузнечика, и питание у меня мало чем отличается от питания постоянных обитателей лауна.
Я — новое насекомое, созданное гением человека. Иногда мне снятся гигантские города-муравейники, в которых обитают люди-насекомые. Десяток человечеств запросто уместится в одной только нашей пойме, которая обеспечит их не только пространством, но и необходимым питанием. И эти люди-муравьи будут всецело зависеть от хозяев Большого мира. Они будут властвовать, они будут решать, кого им взять из мира муравейников, а кого навсегда оставить прозябать там.
Лауны станут резервацией, в которой будет жить человечество, к услугам избранных будет весь остальной мир. Лауны станут тюрьмой, строительной площадкой, выгоном, на котором будет пастись человечество, чтобы дать Земле горсточку избранных и штат тех, кто их будет обслуживать наверху.
Горькая антиутопия? Но разве не сказано, что благими намерениями вымощена дорога в ад?
— Это он, конечно, загнул, — сказал Дронов, — Это он от одиночества, не иначе. Теперь я понимаю, почему эту часть своих записей он оставил здесь. Побоялся, что его неправильно поймут.
— Так его жизнь к этому подталкивала, — возразил Миркин. — Он же сюда не добровольцем отправился, не по зову сердца и велению души. А мысль небеспочвенная, все именно так могло и произойти. Да поначалу все так и происходило. Все-таки первоначально здесь лагерь открыли, а не санаторий. Для определенной категории людей мысль, конечно, соблазнительная — загнал свой народ в лаун, они там пашут, не возмущаются, время от времени часть рабов берут наверх, чтобы обслуживали интересы правящей верхушки, И возразить не моги — если что, так тебя сапогом, как таракана, по траве размажут.
— Ладно. — Таманцев бросил свой листок на стол. — Вы тут собирайтесь, а я пойду маяк поставлю. Максимов обещал, что они сразу вылетят, как мы отзовемся. Была у них с Гларчуком такая договоренность.
— А я пойду Симонова будить, — сказал Дронов. — Жаль, не дали вы нам в Поселок въехать победителями на зеленых конях.
— На каких еще конях? — удивился Миркин… Глебов неторопливо собирал в пачку листы дневника.
— А что же вы думаете, — в свою очередь спросил Дронов, — мы в лауне зря время проводили? Мы скакунами обзавелись. Будем улетать — я вам их покажу. Все равно отпускать придется.
Симонов искренне обрадовался встрече.
— Нет, это вы молодцы, — растроганно обнимал он следопытов, — это здорово, что вы нас все-таки нашли. Мы бы, конечно, до Поселка обязательно добрались. Да чего теперь, вертолетом, конечно, быстрее, чем по земле. Хотя и у нас свое средство передвижения имеется. Только своенравная, сволочь, так и норовит свернуть, а то и обратно помчаться!
— Вертолет будет через час, — сообщил появившийся Таманцев. — Они нас запеленговали. Так какого коня вы обещали нам показать?
Дронов поманил его за собой. Рядом с убежищем, где долгие годы прожил отшельник лауна, со стороны, противоположной входу, джунгли подступали совсем близко. Именно оттуда с неожиданным леденящим душу шипением вдруг вынырнула страшная зеленая морда, а вслед за ней мелькнула пятнистая когтистая лапа.
— Ложись! — Таманцев торопливо отскочил назад, жалея, что не взял с собой оружие. Первое правило следопыта — в джунглях с оружием не расстаются. А он это правило нарушил, как последний новичок. Оставалось надеяться, что товарищи успеют вовремя прийти на помощь.
— Успокойся, Андрей, — с легкой насмешкой в голосе сказал Дронов. — Не пугай нашего скакуна!
Скакуна? Заговаривается Дронов, не иначе, не прошли ему даром скитания по зарослям лауна.
— Погоди, — снова сказал Дронов. — Сейчас я его отпущу!
Он бесстрашно скользнул в джунгли. Речь его стала невнятной и слаборазличимой на фоне криков, доносящихся из чащи.
Раздался треск зарослей, заколыхались высокие стволы, слышно было, как гулко топает ящерица, обретя неожиданную свободу.
— Жаль, — огорченно сказал Дронов. — Сколько мы сил и терпения на эту сволочь потратили, мух ей стреляли, от врагов естественных оберегали, дрессировали, чтобы бежала, куда нам надо, а не куда ей хочется…
Он явно расстроенно посмотрел вслед убежавшему монстру. Из-за бугристого, уже просохшего округлого бока пня выбежали Миркин и Глебов.
— Что случилось? — тяжело дыша, спросил Глебов. — Что это было?
— Да ничего особенного. — Таманцев повесил импульсник на плечо. — Это Дмитрий Николаевич своего Конька-Горбунка на волю выпустил.
Крикунов раскладывая листки привезенного следопытами дневника Думачева. Менял, менял отшельник записи в своем дневнике! Более того, отшельник не все взял с собой, часть дневника он предусмотрительно оставил в пещере. В том числе и те, что он заменил, готовясь к возвращению в общество. Совсем выбрасывать эту часть листков ему было жалко, но взять с собой весь дневник он остерегся. Не знал, какие нравы в обществе, куда он возвращался. А за некоторые вольнодумные мысли вполне его могли опять отправить куда Макар телят не гонял. За подобную философию и неверие в будущую гуманность светлого будущего, от строительства которого он уклонился, дезертировав в джунгли. Теперь найденные В его пещере листы заполняли лакуны дневника, делая всю историю его отшельничества более полной и цельной. Больше всего записей касалось власть имущих, которых Думачев не жаловал и о которых писал с нескрываемым раздражением. А кто бы написал что-нибудь хорошее о той власти, которая едва не поставила мемуариста к стенке, прикрываясь при том словесной шелухой о высоких идеалах? Понять Думачева было легко, вместе с тем отдельные записи представляли несомненный интерес для создания его психологического портрета, а некоторые содержали удивительно точные и интересные наблюдения натуралиста, который получки возможность наблюдать изучаемый мир изнутри.
