Совершив посадку на этом участке, Доэ тут же припала ухом к поверхности.
— Что ты делаешь? — спросил Вадим.
— Если приложить ухо, можно услышать снежных зверей, если они поблизости добывают кровь.
Она выпрямилась.
— В этой скале их нет.
Доэ вытянула руки. В каждой было по кристаллу.
— Теперь смотри, — сказала она.
Кристаллы потеряли форму и потекли, но ни одна капля не упала вниз. Сизоватая амальгама покрыла кисти. Пальцы сделались толще и казались отлитыми из серебристого сплава.
Доэ пошевелила пальцами, бросила взгляд себе под ноги, быстро нагнулась и, подхватив кристалл, снова протянула руку.
Щелк! — кристалл рассыпался в тонкий порошок.
— Конечно, это не показательно, — сказала она. — Камешки слишком хрупкие. Но, если покрыть этим все тело, ледяные камешки разлетаются, а тебе — ничего! И не только. Такой рукой можно пробить стену колодца, по которой ты прилетел к ледяному сердцу Мегафара.
— Скажи, Доэ, — Вадим неожиданно испытал тревогу, — как ты восполняла потери, когда летела по колодцу?
— Я по колодцу не летела, — отрезала она.
Доэ научила Вадима покрывать себя защитной оболочкой. Через полчаса оба стояли друг против друга с ног до головы залитые сплавом.
— Куда теперь? — спросил Расин чужим басовитым голосом: сплав покрыл не только поверхность тела, он проник в ротовую полость, гортань, окутал голосовые связки.
— В Алехар, — глухо пророкотала Доэ.
Путь в Алехар пролегал через толщу черни. Расин знал это, но выспрашивать у Доэ подробности — значит показывать свое невежество.
Дважды они теряли друг друга: оба раза при пересечении пространственно-безвременных пластов. Доэ владела несколькими способами передвижения по Глубине. Скоро она приспособилась к манере Вадима пересекать пласты мгновенно.
Ледяное сердце постепенно уменьшалось, превратилось в дыню, потом в яблоко, затем в горошину.
Полет продолжался около десяти тысяч секунд.
Иногда они разговаривали между собой, но разговор всякий раз сводился к тому, что длительность полета истончает защитную оболочку. Поэтому надо увеличить скорость, для которой разговоры — лишняя помеха.
Чем больше они удалялись от сигнального уровня, тем сильнее давила на уши отрицательная тишина. Не сравнимо с физическим чувством, не поддается описанию. Из слов, которыми владел Расин, подходили смерть, агония, небытие.
Во всех уровнях, которые Вадиму довелось посетить, — и в том провале, когда он перемещался из Трифара в Пустыню и даже в колодце — во всех этих фарах была определенная преемственность. Приближаясь же к толще черни, Вадим испытывал чувство утраты всего-что-знакомо.
— Иное понимание, — пробасила Доэ, ощутив его напряжение. — Не пытайся ничего осмыслить.
Она крепче взяла его за руку, а он ее, и оба полетели дальше.
Их встречала тьма. Оборачиваясь, Вадим не видел уже ледяное сердце.
Даже их собственное свечение ослабло. Иногда Доэ начинала мерцать, блекнуть.
Среда, в которую они погружались, была неоднородной, и все в ней становилось смешанным. Смешивались даже их руки. Чтобы не потеряться, они хватались друг за друга, но пальцы отрывали клочки тела, хватали снова, а обрывки ткани летели рядом.
Полет их напоминал стекание капель по зеркалу. Они то обгоняли друг друга, то сливались воедино, то их становилось трое-четверо, то они превращались в летящие брызги.
Неожиданно Вадим спохватился: он не знает, как себя вести. Из-за предубеждений он так и не стал ни о чем допытывать Доэ.
Что такое иное понимание? — хотел узнать он, но вместо слов раздался стон. Тогда Вадим попытался задать вопрос мысленно, но слова не сформировались. Расин тут же забыл, о чем хотел говорить. В голове путались навязчивые образы и чувство неудовлетворенности.
Доэ ещё могла владеть собой. Она словно окутала своим телом Вадима, который буквально распадался на кусочки. Он почувствовал тепло и усталость, стал погружаться в сон, но властный окрик Доэ его пробудил.
Вадим посмотрел на девушку и не нашел ни единой части в ней, которая напоминала бы человеческий образ. Переведя взгляд на себя (а это было нетрудно, поскольку глаза летели на некотором расстоянии от тела), он все же вычленил в бесформенной массе подобие головы и конечностей, облаченных в фиолетовое трико. Руки и ноги то разлетались, то собирались воедино, Доэ-плащ не давала им разъединиться окончательно.
Что именно происходило, и хорошо это было или плохо, — он не понимал.
Чувства были также неясными. Не успев родиться, они разбивались об уплотнившуюся среду, а потом смешивались с собственной плотью, с другими чувствами и ещё неизвестно с чем.
Но Доэ, совершенно потерявшая форму (еще бы, она по своей натуре плохо видела себя со стороны), кажется, знала, что делает. Доэ была на территории Иного Понимания не впервые.
Может, она могла думать по-другому ? В то время как Расин просто силился собраться (он даже не осознавал, что пытается сделать), Доэ продолжала стремиться к цели.
Первое, что Вадим различил — ещё до того, как вернулась целостность сознания, — приступ страха — чувства, которое не тревожило его уже довольно долго.
Страх. А за ним попытка подтянуть колени повыше, прижать локти к туловищу и, может, пососать палец. Он так было и сделал, но тут же получил хорошую затрещину. Было не больно, и, в конце концов, он окончательно очнулся.
И тут сверкнули молнии. На короткий миг перед глазами возникла большущая полусфера, внутри которой парил символ — змея, изогнутая в виде человеческого профиля. Произошел взрыв — совершенно беззвучный — и полусфера разлетелась на части.
— С чего ты взял, что это профиль? — спросила Доэ все тем же низким мужским голосом.
Вадим обернулся. Доэ по-прежнему была покрыта амальгамой и сияла, как хромированная статуэтка.
— Вижу эту штуковину уже в третий раз, — сказал он, не удивившись её вопросу. — И впервые увидел там, на одном из поверхностных уровней…
Он осознал: знак — не игра воображения и не случайность.
— Какая уж тут игра, — согласилась Доэ.
— Перестань во мне копаться, — запротестовал Вадим. — От этого неуютно.
— До «уютно» ещё не долетели, — заметила Доэ. — Не знаю, что произошло, может, у нас умы смешались. Я пытаюсь не слышать то, что ты думаешь, но не могу. Если не хочешь, чтобы слышала — не думай сам.
Не думать? Вадим поискал в сознании — и не смог найти свой заветный закоулок.
Все — условности, утешил себя он.
Страх прошел, и появились другие чувства: сомнение, злость и неуместная веселость. Все противоречило друг другу. Вадим в любую минуту был готов скомандовать: контроль! — и чувства бы укротились, но сначала он должен был во всем разобраться.
