А на следующий день я увидел, в чем заключается работа егерей. Тоби оглушил из станнера молоденькую голую девушку. Та заметила нас слишком поздно, бросилась бежать, но успела сделать только два шага. Тоби бережно перевернул ее на спину, уложил поудобнее, смахнул со щеки и плеча прилипшие травинки. Затем достал из сумки черную металлическую коробочку.
— Какая красивая. И молоденькая совсем.
— Что ты с ней будешь делать?
— Как полагается. Сейчас возьму анализ и осеменю, если анализ хороший будет. А хочешь, я тебя проверю. Тогда ты ее осеменишь.
С этими словами он откинул крышку черной коробочки. Под крышкой располагались две кнопки и три индикаторные полоски: красная, синяя, зеленая. Тоби прижал коробочку к плечу девушки и нажал левую кнопку. Через секунду красная полоска засветилась полностью, синяя — на три четверти. Тоби взглянул на индикаторы, прижал коробочку к своему запястью и нажал правую кнопку. На плече девушки выступила бусинка крови. Коробочка, видимо, была примитивным диагностом.
Тоби отвел коробочку от запястья, слизнул выступившую капельку крови и нажал сразу на обе кнопки. Вид прибора и деловитая уверенность егеря почему-то успокоили меня. Происходящее не было охотой на человека. Во всем был какой-то смысл.
— Ну как? — равнодушно спросил я. Тоби повернул коробочку ко мне. Индикаторные полоски стали намного короче.
— У меня не очень хороший анализ, но лучше, чем у голышей и у дегов. Мунты говорят, если полоски короче, чем были и не доходят досюда, — он показал ногтем, — надо осеменять. А правда, она красивая? Я люблю осеменять красивых.
А потом начался обычный половой акт. Я отошел под дерево и заставил себя смотреть. Это нельзя было назвать простым насилием. Тоби вел себя деликатно и нежно. Массировал и растирал тело и руки девчонке, пока она не начала подавать признаки жизни. Тогда начался массаж эрогенных зон. В общем, к тому времени, когда малышка окончательно пришла в себя, Тоби ее так разогрел, что оказать сопротивление она была уже неспособна, а в стонах и повизгиваниях не было ни страха, ни боли. Все бы ничего, но малышка оказалась девственницей. Она очень громко закричала, и крови было довольно много. Потом пошли слезы. Тоби долго ее утешал, целовал в глаза, гладил по волосам. Мне надоело смотреть на их ласки. Осеменение оказалось именно тем, о чем я подумал с самого начала: половым актом с целью обрюхатить незнакомую девушку. Видимо, у них здесь проблемы с рождаемостью. Одичавшие колонисты не хотят размножаться с нужной скоростью. Меня это не касается.
Через полчаса у молодых наступил мир и покой. Девушка хихикала, Тоби кормил ее с ложечки остатками желе с ягодами. Я постелил пленку, накрылся курткой и задремал.
Еще через полчаса Тоби разбудил меня.
— Идем? Еще светло, можно много пройти.
Мы собрали вещи и пошли. Девушка шла за нами, жалобно поскуливая. Тоби не обращал на нее внимания. Через некоторое время она отстала.
— Правда, симпатичная голышка, — начал Тоби. Ему не терпелось поделиться. — Только плохо, что ее никто еще не брал. Не люблю осеменять нетронутых. Их утешать надо, а то потом бояться будут. А я не люблю утешать. Утешишь, а они сзади идут.
— Как ее зовут.
Тоби недоуменно посмотрел на меня.
— Она же голышка. У голышей нет имен. Разве у зверей есть имена?
— Бывает, есть, — лениво ответил я, осмысливая новую информацию. Голыши. Без имен, без одежды. Звери. На планете живут мунты, голыши и егеря. Планета попала под отголосок Волны и пошли мутации. Одни лишились рук, другие — разума. Прелестно…
— Много здесь голышей? — спросил я.
— Много. Здесь — много. А к северу мало. Там холодно, а они не любят, когда холодно. На юге и востоке я не был. Там не мои сектора. А здесь их много. Ты, наверно, громко по лесу ходишь, вот они и разбегаются. Я, когда один хожу, каждый день встречаю.
Зеленое желе кончилось, и Тоби перешел на фрукты и ягоды. Как он говорил, есть здесь можно все, что вкусно. Через день фруктовая диета мне надоела, я оглушил из станнера зверька, похожего на зайца. Он и оказался зайцем. Обычным земным зайцем, завезенным одной из волн колонистов. Тоби с огромным интересом смотрел, как я варю мясо в бидончике.
— А я мясо жарю, — сознался он. — На огне жарю, или завертываю в листья, выкапываю в костре ямку и в горячей земле запекаю. Меня Корина научила. Это мать Лианы.
— Завтра покажешь, как ты делаешь.
Он так и засветился радостью. Интеллект на уровне 10–12 лет. Видно, Волна затронула и его родителей. Планета идиотов.
Тоби все-таки убедил меня провериться коробочкой, а потом долго ходил пораженный.
У тебя самый лучший анализ из всех, которые я видел. Даже лучше, чем у деревенских. Надо было тебе ту голышку осеменить. Эта полоска, — он ткнул в индикатор, — была бы совсем коротенькая. А эта — еще короче. А средней совсем бы не было!
— Я не егерь.
Тоби надолго задумался над моими словами.
Голышей мы встретили в этот же день. Мужчина и женщина занимались любовью и ничего вокруг не видели. К ним можно было подойти вплотную, их можно было брать тепленькими. Но Тоби потянул меня за рукав прочь. Некоторое время шли молча. Тоби хмурился и мотал головой, словно споря сам с собой.
А позднее встретили сразу троих голышей. Мужчину и двух женщин. Они лежали звездой на песчаном берегу речки и, подняв согнутые в коленях ноги, ритмично ударяли друг друга подошвой о подошву. Я взглянул на Тоби. Егерь даже не думал прикасаться к станнеру. Он с жадным любопытством наблюдал за троицей, пока те не удалились, а потом опять долго шагал, погруженный в мрачные размышления.
— Ты не говори Лиане, что я плохой егерь, — не выдержал он. — Я знаю, что плохой, мне Корина говорила. Но я не трогаю голышей, которые вместе. Я знаю, это нехорошо. Но я все равно их не трогаю. А Корина всегда ругалась.
— Ты хороший егерь, — хлопнул я его по плечу. — Не надо обижать голышей, если они любят друг друга. А что касается этих троих… Когда-то я читал, что индейцы Амазонии в точности так развлекались… Нет, мура все это!
— Что?
— Понимаешь, Тоби… Индейцы Амазонии — они, конечно, дикарями были. Но все-таки разумными.
Думал, все о Тоби знаю, к любому сюрпризу этого мира готов. Ошибся. На следующий день Тоби завалил из станнера голыша. Достал черную коробочку, взял анализ и деловито, за две-три минуты кастрировал мужика. Перетянул мошонку суровой ниткой, отмахнул ножом яйца, полил ранку зеленой, застывающей пленкой жидкостью из пузырька — и пошел мыть руки. Никаких эмоций — ни жалости, ни сожаления — обычная работа. Я с трудом подавил позывы к тошноте. Голыш тем временем очнулся, свернулся в позу эмбриона и завыл мартовским котом.
