Некоторое время они прислушивались — нет ли моих шагов. Высокий переступил и заглянул за угол.
— Наверное, пошел к морю.
— Бежим!
И в ту же минуту рядом раздался знакомый, чуть дребезжащий голос:
— А мой дед помнил, что его дед говорил, что все помнит.
В темном углу комнаты с низкого ложа приподнялась фигура. Опять это был старик, которого я подвел в столовой.
Что помнил дед его деда? Впечатление было, будто пожилой маляр пусть с опозданием пытается ответить на мои вопросы тогда за газетой. И тут же почувствовал — многовато, пожалуй, для одного дня. Спросил у старика, можно ли здесь переночевать. Лег, где стоял.
Проснулся через восемь часов. В комнате светло, но оказалось, это большая здешняя луна. За окном пустые улицы, тихо. Опять улегся, но подремать не пришлось. Старика мучила бессонница. С кряхтением вставал, делал несколько шагов по комнате, подбирал с полу едва видимую соринку, относил на подоконник и возвращался к своему ложу лишь затем, чтобы через минуту-две снова подняться. Крошки, соринки копились в маленькую кучку. Понятно было, что бросит в одну из труб.
Так мы с хозяином проволынили до настоящего восхода. Вставая, он сказал:
— Стихи.
— Какие стихи?
Промолчал и только часа через два, когда сходили на море, искупались, позавтракали в столовой, пояснил:
— Дед моего деда помнил.
— Дед вашего деда помнил стихи? Какие?
Но старик, не удостоив меня ответом, удалялся.
Я же еще раз в очередь и снова съел положенную порцию. Вкусная была каша. Даже с некоторой симпатией вспомнил призыв на стенах «БУКУ БУКУНА».
Где-то на заднем дворе сознания все же маячила мысль проникнуть в охраняемое звуком подземелье. Но опять почувствовал тоску, томление, которые перешли в необоримое желание куда-то спешить, что-то делать. Пошел от столовой наобум скорым шагом, побежал. Одна улица, вторая. Меня ведет в ту часть города, которой не знаю. По сторонам полуразрушенные нежилые дома.
Дальше! Дальше!
Город кончился. Передо мной длинный песчаный вал — бархан, подступивший к крайним домам так, что его языки уже вползли в окна первых этажей. И по всему гребню несколько тысяч человек — женщины, мужчины, дети. Взрослые лопатами, а маленькие совками или просто горстями перебрасывают песок обратно в пустыню.
Из большой кучи выхватил лопату, поднялся на вал. Поплевал на ладони, взялся. Вот этого мне и надо было. Стоя в ряду, сделал десяток бросков, решил, что лопата мала, выбрал побольше, начал махать. А тот слабенький ветерок, коварства которого я вчера не оценил, дует себе и дует. Песчинки скрипят на зубах, скапливаются вокруг углов рта, у крыльев носа. Жарко стало, весь в поту, но не сбавляю усилий. Заметил, что уже опустился на гребне поглубже соседей. Поменялся местами с женщиной, отправив ее во впадину. Никакого общего руководства — бригадира или прораба. Все трудятся сами по себе, усердно, молча.
Часа через два такой работы бархан заметно понизился. Люди стали уходить — одиночками, группами. Затем оставшиеся все разом, без какого-то сигнала, пошли вниз. Словно косяк сельди, целой сотней тысяч составляющих его особей, единодушно совершающий крутой поворот. В течение секунды на всем бархане никого.
Кроме меня!
Потому что еще не удовлетворил своей страсти перекидывать песок. Немного спустился, чтобы оглядеть вал со стороны, принялся ровнять.
А потом сразу все надоело. Сошел вниз, кинул лопату в общую кучу. Мокрый, усталый, побрел через весь город к морю. После купанья ободрился.
Поскольку из иакатов ничего толкового о социальном строе города извлечь не удавалось, решил сходить в музей — может быть, там что-нибудь. Кроме того, хотел узнать, кто и как готовит так понравившуюся мне основную и, видимо, единственную пищу горожан — букун. Иду по главному проспекту, как раз окна столовой. Заглянул — вроде бы кухня, поскольку посетителей нет, только официантки толпятся. Однако ни плиты, ни котлов, ни повара. Возле подоконника из полу торчит изогнутая труба. Женщина с подносом, на котором пустые миски, отворачивает кран. Подставлена миска, вторая, третья. Из подвала, что ли, закачивается каша?.. Прогулялся вдоль одной стены дома, другой, зашел во двор.
Подвала-то нет. Ни окон на уровне мостовой, ни какого-нибудь хода вниз.
Еще одна столовая, опять смотрю в окна. В большом зале за столиками скребут ложками посетители, а в маленькой комнатке такая же изогнутая труба с краном. И опять без подвального помещения, хоть на улице, хоть со двора.
Может быть, под землей варят кашу из тех растений, что сбрасываются в трубы-люки на улице? Но кто?.. Единственный ход вниз, который мне попался, — железный коридор в пустыне, где страшный звук. Если бы туда сверху каким-то образом проникали, следы были бы на песке. Даже не следы — дорога. А сама пища, между прочим, не простая, а, так сказать, внушающая. Вчера после столовой захотелось красить вывеску, потом на площадь погнало «митинговать», а сегодня на песок. Причем другие около трех часов там трудились, а я, целых две миски букуна умявший, гораздо больше.
Одним словом, кругом загадки.
Выхожу со двора. По освещенной солнцем стороне улицы мимо подворотни проходит человек. Соображаю, что в течение получаса вижу его третий раз. На море, когда я из воды выходил, он как раз разделся, но, увидев меня одевающимся, поспешно взялся за свои брюки. Потом неподалеку стоял, когда я через окно в «кухню» заглядывал. И вот теперь опять.
Чем-то он мне знаком. Но не из тех двоих, которые прошлой ночью выслеживали.
Направился к музею.
На перекрестке кто-то меня сзади тихонечко за рукав:
— Извините.
Обернулся. Теперь узнаю — тот мужчина, которого я вчера напугал тем, что сорвал яблоко с дерева.
— Вы живы? — Это он спрашивает. — Здравствуйте.
Пожал плечами. Сам же видит, что жив.
— Возле вас что-то происходит. Около других ничего, а возле вас — да. Можно мне с вами? — Протянул руку. — Змтт.
— Сергей. — Пожал его руку. — Я в музей собрался.
— Замечательно.
Идем. Он молчит, я молчу.
Остановился.
— А может быть, не в музей? Лучше еще раз выкупаемся?
— С удовольствием.
Но пошли все-таки в музей.
В вестибюле правого флигеля народу немного. Порядок, как в столовой. Одна группа, получив свое, выходит (здесь из противоположного флигеля), дверь открывается для следующей. Пока ждали, осматривал помещение. Зал небольшой, невысокий, но свидетельствующий о вкусе и такте архитектора. Три стены облицованы светло-желтыми изразцами, украшены светильниками из желтого металла. Паркетный пол, на потолке ненавязчивый орнамент. Приятно было, в общем, здесь быть. Только два обстоятельства портили ощущение уюта и соразмерности. Четвертая стена, та, за которой нас ожидала экспозиция, грубо, небрежно сложена из кирпича. И в углу напротив входа простая железная решетка огораживает квадратный люк. Заглянул — вниз уходят покрытые пылью ступени.
