- Димон! - позвал он зловещим полушёпотом. - Открывай, а то дверь вынесу гранатой.
На той стороне колебались недолго. Отчаянье безнадёжности слышалось в каждом звуке отпираемых засовов. Шабанов предусмотрительно навёл яркий фонарик в район потенциального расположения глаз добычи, а сам сделал полшага в сторону, избегая мелких неожиданностей.
- Не стреляйте! - послышалось в проёме распахнутой двери.
- Ты сам дурак, и нас за дураков держишь.
Шабанов шагнул внутрь, попутно увлекая за локоть дрожащее тело.
- Веди в хоромы, хозяин.
При свете тусклой лампочки Димон выглядел попавшей под проливной холодный дождь курицей.
- Ну что, Дмитрий Николаевич. Не выдержали нервы, или вы уже во время нашей последней беседы наверняка знали, что попытаетесь таким неуклюжим способом уйти от... э... правосудия?
- Нервы, - ответил Димон, сглотнув слюну. - А насчёт правосудия — тут какая-то ошибка.
- Неужели?
Шабанов картинно осмотрелся кругом.
- Мать честная! Да тут сесть некуда — триппер от одного взгляда на диван подхватить можно. Так что, не ты, Родион, старушку топором расчленил? А? Не ты, безнравственная сволочь, трахал, теперь уже вдову, безвременно ушедшего от нас титулярного советника Белковского Е.?
- Доказательства, - потребовал Димон, но звука не произошло — шевелились одни лишь его губы.
- Водички? - участливо осведомился Шабанов и правым хуком положил жертву на дощатый пол, покрашенный когда-то в прошлом веке тёмно-коричневой краской.
Димон приходил в себя долго, и Шабанов его не торопил, изучая скудную утварь квартиры.
- От маменьки в наследство сарай-то достался? - продолжил издевательства он, когда клиент стал проявлять признаки жизни. - Впрочем, я — тупица. Квартира должна быть девственно чистой во всех смыслах. Пожалуй, что и убил-таки чужую старушку. За квартиру. А? Мерзавец?
- Адвоката, - опять, скорее, догадался, чем услышал Шабанов, и без раздумий врезал тупым носком ботинка в район переносицы упрямца.
Теперь у него появилось гораздо больше времени для ознакомления с помещением, и он не преминул воспользоваться этой возможностью.
Мебельное убранство говорило о том, что бывший владелец квартиры не испытывал материальных затруднений в 80-е годы прошлого столетия, а потом его фортуна резко закатилась, и настали трудные времена. Вообще меблировкой это нагромождение фанерных ящиков было назвать трудно, и шкафы содержали в себе сомнительные по нынешним временам вещи: военные награды, паспорта царского периода, фотографии с пышноусыми мужчинами, рулоны старых неиспользованных обоев. Сколько таких квартир стояло по Москве, ожидая бесцеремонных наследников, которым не дороги будут ни платяные шкафы, обклеенные липкой лентой «под орех», ни буфеты без стёкол и дверей, ни даже люстры с единственным работающим плафоном? Всё отправится на помойку на следующий после похорон день. А может, и раньше. Пока обречённый на естественную смерть будет доживать свой век в бесплатной муниципальной больнице.
- Ну, что, очухался? - обратился он миролюбиво к Димону, когда тот повторно пришёл в себя. - Ты пойми: мне твоего чистосердечного не нужно, и протокол соблюдать я не намерен. Не услышу от тебя, что хочу, пристрелю прямо здесь и оставлю лежать до прихода настоящей полиции.
- Кто вы?
- Твой новый начальник. Такой ответ тебя устроит?
Шабанов с хрустом оторвал кусок материи от скатерти на столе. Та легко поддалась по причине ветхости.
- На вот. Вытри кровь с лица. Противно смотреть.
Димон медленно выполнил распоряжение палача.
- А ты мне нравишься, ей богу! Прелюбодей, убийца, а выдержка — Штирлиц бы позавидовал. У тебя родители, часом, в разведке не служили?
- Чего вы хотите от меня?
- Означает ли эта твоя фраза полное признание и раскаяние? Да или нет?
Допрашиваемый умудрился безнаказанно поразмыслить в течение секунд десяти.
- Да.
- Ну вот, и славно. Один вопрос: почему собственноручно выполнял миссию? Почему спецов не нанял?
- Сэкономить хотел.
Шабанов расхохотался и не утихал с минуту, вызывая спонтанные гримасы боли и ненависти на лице Димона.
- Ты, брат — полное собрание сочинений человеческих пороков. Я тебя искал всю сознательную жизнь.
Шабанов придвинул своё лицо вплотную к лицу убийцы.
- Понравилось?
- Что?
- Проливать кровушку?
- Нет.
- Врёшь.
- Вру.
- Молодец.
Шабанов поднялся с корточек во весь свой не маленький рост и стал вдруг обречённо серьёзным.
- Короче так. Езжай домой и попытайся вернуться к своим обычным делам. Слежки не будет. Но я тебя найду, куда бы ты ни сбежал. Веришь? Правильно делаешь. Я очень старался до тебя донести эту нехитрую мысль. Когда понадобишься, я тебе сообщу. В качестве бонуса хочу тебя обнадёжить: ты даже не представляешь, как тебе повезло встретиться со мной. Твоя жизнь ещё никогда не была так близка к совершенству. К идеалу, нарисованному тобой, в непорочных юношеских снах. Скоро, очень скоро осуществятся твои самые смелые мечты. Ну, бывай.
Шабанов насильно пожал вялую, мокрую от пота руку Димона и вышел вон.
7
Сегодня я работаю переводчиком. Идеальная профессия для того, чтобы принимать непосредственное участие в процессе, ни на что не влияя, и, следовательно, не нарушая инструкций. Встречаются два высокопоставленных политика. С глазу на глаз. Возможно, за то, о чём они будут договариваться, меня следует сжечь на костре сразу же после окончания рандеву. Так и есть: речь идёт о количестве трупов и цене за каждую голову. Улыбаются они друг другу вполне искренне. Это миф, что политикам приходится притворяться. Вжившись в роль, вкусив прелестей ощущений от повелевания судьбами, они не испытывают ничего, кроме удовольствия.
- Наши восточные друзья будут недовольны, - говорит толстяк.
- Они всегда чем-нибудь недовольны, - парирует долговязый.
- Да, но в этот раз мы не отделаемся простым закрыванием глаз на их проказы. Придется раскошелиться.
- Что ж, оно того стоит. Как поделим расходы?
Начинается торг, в котором толстяк, как мне кажется, получает для себя более выгодные условия: на территории вверенного ему государства умрёт людей на тысяч десять меньше, чем планировалось. Прижизненный памятник ему за это обеспечен. Но долговязый получает экономические выгоды, что несомненно благоприятно скажется на настроении его беспокойного электората.
Стою безмозглым столбом, подавляю эмоции и улыбку, запоминаю цифры и даты — в отчётах это ценится более всего. Они искоса поглядывают на меня. Без жалости. Как на всё ещё живого барана, которого предстоит съесть на ужин. И то не от жестокости, а по суровой жизненной необходимости.
