— Что-то ты неважнецки выглядишь, Руф.
— Я и чувствую себя неважнецки, — признался Руфус. — Кто на смене?
В ночную смену дежурил Саймон. Когда Руфус вышел в сектор, он сразу увидел его тощую высокую фигуру. Саймон как раз заканчивал утренний обход сектора. Издали заметив Руфуса, он приветливо помахал ему вилами.
— Ну и ночка, — широко улыбаясь, сообщил он, приблизившись. — Трое бегунов. Трое, Руф, представь себе! Похоже, сговорились… А это что у нас тут за красавица?
Ким застеснялась и уткнулась лицом в руку Руфуса. Руфус наклонился к ее уху.
— Что сказать надо?
— Здрасьте, — сказала Ким.
— Здравствуй, здравствуй, — улыбнулся Саймон. — Полночи за ними бегал, ноги гудят…
— Всех поймал?
— Само собой, — кивнул Саймон. — Куда им деваться. Ладно, пойдем, передам тебе смену.
Руфус отмахнулся.
— Я уже принял. Распишись у Кики, что смену сдал.
Он принял из рук Саймона вилы и медленно двинулся вдоль котлов. Ссыльные провожали его глазами, изредка кто-то выкрикивал ему в спину какое-нибудь ругательство. В другой день Руфус, возможно, нашел бы виновника и ткнул пару раз вилами под ребра — просто так, для профилактики — но сегодня ему было не до того. В голове все еще шумело, несмотря даже на две полные чашки кофе и целую горсть таблеток, которые Лилита заставила его принять. Он проглотил их, давясь и чувствуя, как они царапают ему горло. Лили пообещала, что станет полегче, но пока что легче не становилось. Во всяком случае, ненамного.
Добравшись до дверей в смотровую, он провел картой-ключом по магнитному замку. Повернул тяжелое колесо, выдвигая засов.
Новую лампочку уже вкрутили. Света она давала немного, но по крайней мере, ступеньки были теперь видны. Ким бодро ускакала, цокая копытцами, вверх по лестнице, а Руфус побрел следом за ней, то и дело останавливаясь, чтобы отдышаться, шепотом бранясь и сожалея, что вместо магнитного замка не установили лифт.
В смотровой он уселся прямо на пол, под трубами вентиляции, обхватил руками колени, опустил голову и задремал.
Он зевнул и приоткрыл глаза.
Из вентиляции тянуло прохладой и какой-то гнильцой. Откуда-то издалека — может, через ту же вентиляцию — слабо доносились отзвуки шумов, какие-то глухие удары, лязг цепей и приглушенные крики. Рабочий день в разгаре.
Работать не хотелось.
— Ким! — позвал он. — Ким! Мышка!
Он привстал.
— Ким? Ты где?
Тишина.
Руфус вскочил на ноги. Карандаши и несколько изрисованных листов бумаги лежали на столе. Табуретка стояла у окна. Ким в комнате не было.
Руфус кинулся к окну.
Ким была внизу. Судя по всему, с ней было все в порядке. Она сидела на корточках в проходе между котлами и что-то царапала карандашом на земляном полу. Несколько ссыльных, перегнувшись через края котлов, наблюдали за ней.
— Проклятье! — выругался Руфус. — Проклятье!
Он схватил вилы, прислоненные к стене, и помчался вниз по лестнице. Дверь внизу была распахнута — Ким не удосужилась закрыть ее за собой, или, скорее, просто не смогла. Удивительно, как она вообще сумела провернуть тяжеленное колесо, отпирающее засов.
— Ким! — закричал он от двери. Ким подняла голову и помахала ему ручкой.
Руфус направился к ней. В голове стучал паровой молот, дышать было трудно.
— Ким, малышка, нельзя же так убегать без спроса!
— А я спрашивала, ты сказал «угу».
— Да?.. Я не помню. Ладно, пойдем в смотровую. Что ты тут делала?
— Я разговаривала с дяденькой.
— Каким еще дяденькой? — удивился Руфус. — Со ссыльным?
— Нет, с дяденькой! В котле! — показала пальцем Ким.
Руфус повернулся к котлу.
— Какого черта ты… — и тут он узнал ссыльного. Это был тот самый старикашка, прибывший в конце его прошлой смены.
Старик выглядел еще более жалким, чем в день прибытия. Он держался красными пальцами за край котла, губы его дрожали, редкая бороденка, грязная и спутавшаяся, торчала клочьями в разные стороны.
— Извините, — просипел ссыльный. — Извините, я…
Руфус поднял вилы.
— Какого дьявола тебе надо от моей дочери?
Старик испугался и что-то забормотал, отпустив край котла. Он попытался отодвинуться от края, но кто-то из ссыльных толкнул его обратно.
— Папа! — крикнула Ким, хватая Руфуса за локоть. — Папа, не надо!
Руфус, не отводя взгляда от ссыльного, опустил вилы и взял Ким за руку.
— Пойдем.
Поднимаясь по лестнице, он сказал ей:
— Ким, не убегай больше, хорошо?
Ким пообещала.
— Зачем он тебя позвал? Чего ему было нужно?
— А он не звал. Это я с ним разговаривала.
— Ты?
— Ага.
— И… О чем же ты с ним говорила?
Ким пожала плечами и опустила глаза.
— Ни о чем, — быстро ответила она.
Лучше на нее не наседать, подумал Руфус. Он достаточно хорошо знал свою дочь. Нужно всего лишь подождать несколько минут, и она сама все расскажет.
Он оказался прав. Когда он наконец поднялся в смотровую — этот подъем дался ему даже труднее, чем утром — и снова уселся под трубу вентиляции, Ким уже успела забраться на табурет и что-то рисовала на чистом бланке.
— Уф, — сказал Руфус, утирая вспотевший лоб рукавом. — Что рисуешь, мышка?
— Дяденьку, — ответила Ким.
— А-а… Подожди, какого дяденьку?
— Ну, того, — махнула рукой Ким. — Который в котле.
Ким оторвалась от листка и посмотрела на отца.
— Он плохой, — понизив голос почти до шепота, сообщила она.
— Почему?
— Он мучил других дяденек. И тетенек.
— Он… Что он делал? Это он тебе сказал?
Ким кивнула.
— Он был раньше злой. И он мучил и даже знаешь что делал?
Руфус не знал. Ким оглянулась по сторонам и громко прошептала:
— Он их убивал!
Ну, это не новость. Невинные агнцы сюда не попадают, подумал Руфус. Здесь у нас только сливки общества — убийцы, насильники, палачи… Тем не менее, он сделал вид, что удивлен.
— Ай-яй-яй… Какой злодей.
Ким потерла ладошкой пятачок и вернулась к рисунку.
— Ему приказывали другие дяденьки. Они тоже плохие.
Само собой. Так всегда и бывает. Всегда есть кто-то, кто виноват еще больше. Кто-то, на кого можно свалить вину, сказать: «Мне приказали. Я только выполнял приказ». Они все одинаковые. Даже те, кто делал все сам, винят других. Люди!.. Руфус прикрыл глаза, слушая, как карандаш Ким шуршит по бумаге. Интересно, что же на самом деле натворил старикашка?
Когда-то, по молодости, когда он только устроился на эту работу, он, бывало, с интересом просматривал карточки ссыльных. Пока ему не надоело. Интересные экземпляры встречались крайне редко, один на тысячу — в основном, обычный набор проступков, банальный, как адское пламя. В конце концов, он стал интересоваться ими все реже и реже, пока наконец любопытство его вовсе не сошло на нет. Теперь, когда в сектор поступали новые ссыльные, он даже не пытался узнать, что им вменяется в вину — какая разница? Наказание все равно одно и то же.
