Погода во время полета была прекрасная, жаркая. На другой день утром показались подернутые дымкой горы над Осакой.
Мы приземлились на военном аэродроме. Это был счастливый случай, что мой самолет сел именно там, где я мог получить наиболее точную информацию о Хиросиме. Однако сначала меня самого не хотели выпускать из аэропорта. Территория плоского, искусственно выровненного холма была со всех сторон окружена колючей проволокой. Обслуживание и охрану здесь осуществляли американские десантники, вид которых не предвещал ничего хорошего. Комендант, грубиян и пьяница, который четыре года воевал в Малайе («Мы спали на крокодилах», – рассказывал он), все время лечился от малярии араком и джином, утверждая при этом, что, кроме японской дивизии, он также победил и чуму. Мне снова пришлось вытащить документы сотрудника спецслужбы, что я делаю крайне неохотно, поскольку известно отношение строевых войск к нашей организации, которую обидно и несправедливо называют гнездом уклонистов. Тем, кому приходилось в собственной стране во время немецкой оккупации участвовать в невидимой войне с противником, легче понять, что немалой отваги требует борьба с врагом уже в его собственном государстве, среди внимательного и бдительного населения, когда не только сбор информации, ее пересылка или акт саботажа, но и малейший недочет, глупость, утрата хладнокровия могут привести к провалу.
Так что в порту мне пришлось использовать неслужебные аргументы: у меня с собой была плоская карманная фляжка с вермутом. Тот факт, что над этой жидкостью находился глоток воздуха еще из старого Лондона, растрогал каменного коменданта порта. Я получил маленький джип и водителя, живописно украшенного лентами от ручного пулемета. Нужно было принять во внимание, что еще несколько дней до того вся эта братия сидела в кустах и лианах на Гвадалканале и не освоилась пока со своей новой высокой общественной позицией. Дорога на Осаку шла серпантином – издалека был виден порт и еще дымящиеся остатки какой-то фабрики, взорванной «невзначай» уже после капитуляции японцев.
Туземцев на дороге я не заметил, вдали кое-где белели дома. Зато с прекрасно зацементированной автострады я видел подходившие к побережью корабли и десантные баржи американцев. Не подлежит сомнению, что они очень серьезно готовились к вторжению на японские острова, и кто знает, может быть, это было представление красивее нормандского; во всяком случае, в глаза бросалось обилие техники. Мой водитель, бойкий на язык выходец из Нью-Йорка, заметил, что великодушный американский обычай заключается в том, чтобы сначала превратить противника в зубной порошок, а уж потом можно высаживаться в парадном мундире. Первым препятствием в моем путешествии стали часовые портовой территории, которые не хотели нас пропускать. Как обычно в начале оккупации, все слишком держали фасон, и добрых полчаса мне пришлось, находясь меж двух стен, выложенных из ящиков, наблюдать выгрузку оружия, прежде чем появился разбуженный, замотанный старший лейтенант, начальник караула. Масса блестящих, как с иголочки, «шерманов» и «грантов» проползла под стрелой крана на сушу; здесь же я впервые увидел используемые на восточном театре военных действий реактивные минометы, построенные по образцу русских, но более мощные, двенадцатиствольные, на танковых шасси. Наконец «крутые яйца», то есть американские жандармы в своих округлых шлемах, пропустили нас, и мы поехали по широкой, прекрасно оборудованной улице прямо к комендатуре города.
Мой водитель, которого я оставил в скопище машин перед воротами, имел недвусмысленное намерение начать охоту на японок. Признался мне, что их не пускают в город, и хотел воспользоваться случаем. Я же тем временем двинулся по огромной лестнице, расспрашивая пробегавших мимо солдат о санитарном отделе. Тут царила сплошная неразбериха. Никто не слышал о таком отделе; наконец оказалось, что размещается он в другом месте, но адреса никто не знал.
Совершенно случайно, болтаясь по коридорам, я наткнулся на офицера, который по делам ехал к полковнику Келлеру, шефу Medical Coprs[145], пребывающего со специальной миссией (исследование пораженных атомной энергией) в Клинике Императорского университета.
Так что мы поехали на моем джипе в клинику, которая располагалась в приморском предместье, в огромном парке.
Весь японский санитарно-врачебный персонал работал нормально, все шло здесь так размеренно и четко, что, проходя по коридору и минуя невысоких, одетых в белое японцев, можно было забыть о внезапных переменах, которым в последние дни война подвергла город.
Конечно, у меня не было особой надежды получить какую-либо конкретную информацию об Уиттене – скорее я хотел узнать, как можно попасть в Хиросиму, поскольку эта территория была эвакуирована и даже армейские части не имели туда доступа за исключением научных исследовательских экспедиций, которые не пользовались кораблями, а имели собственную, прямую авиационную связь с базой в Штатах. После долгого ожидания я наконец был допущен к полковнику П. Келлеру.
Мне снова пришлось предъявлять документы, подтверждающие мои полномочия, и просить его объяснить, каким образом я могу попасть на территорию Хиросимы.
– Это невозможно, – улыбнулся он. – Попасть туда нельзя, тем более что почва там радиоактивна и пребывание там опасно для жизни. Но здесь у нас есть около двухсот пациентов, которых японцы эвакуировали из города еще до капитуляции, так что если вы захотите их увидеть, то пройдите с доктором Макатавой.
Я согласился и отправился с маленьким врачом-японцем, решив про себя, что следует изменить направление атаки. «Санитарные службы слишком слабы, нужно добраться до штаба ученых…» – подумал я. К счастью, я знал выдающихся физиков-атомщиков со времен Ок-Риджа.
Надежды увидеть Сато после того, что я читал в газетах, уже совсем не было, но нужно было сделать все до конца.
В первой же палате меня удивил относительно нормальный вид жертв катастрофы.
– Это люди из отдаленных предместий? – спросил я сопровождающего меня врача. Он знал английский язык.
– Нет, – ответил он, – это преимущественно жители из центра.
– Как это, ведь я читал…
Он кивнул.
– Здесь у нас есть два человека, которые остались живы, несмотря на то что бомба взорвалась на расстоянии ста шестидесяти ярдов от здания, в котором они находились.
– Но это исключено; я читал, что там плавилось железо…
– Не знаю, – ответил он, по-прежнему вежливо и тихо, – но они живы. Один из них – христианский священник. Это тот, что лежит у окна, фатер Кляйнзорге.
Это был пожилой, совсем белый человек с забинтованной головой, укрытый одеялом до подбородка. Глаза у него были закрыты.
