— В наше время рисовать не обязательно, — усмехнулся Никита. Уж в этом-то он отлично разбирался. — Купи фотоаппарат, вот тебе и все дела. И каждый увидит то, что видишь ты. На фотографии. Но сразу могу предупредить: большинство людей красоту не рассмотрит даже в упор, как ни тычь их в нее носом.
Мужик ошалело уставился на столичного журналиста, а потом вдруг охнул и со всех ног припустил куда-то в темноту. Никита проводил его веселым взглядом и хотел уже вернуться во двор, но тут откуда-то возник другой мужик, с фонарем в руке, и тихо спросил:
— Там есть кто?
— Не знаю, — ответил Никита. — Вроде бы нет. А фонарь зачем?
— Ну, ты даешь, — хмыкнул мужик. — Ты чего, не знаешь, что ли?
— Не знаю.
— Тут, понимаешь, обязательно фонарик нужен, чтобы отражение увидеть! Без фонарика ничего не выйдет.
— А свечка не сгодится? — спросил Никита.
— Нет, — серьезно ответил мужик. — Свечка тебя самого осветит, и сразу исказит и реальность зеркала, и смысл отражения.
И он бесшумно пошел ко входу в дом. Глянув на ноги нового посетителя, Никита увидел, что тот бос. Ни фига себе, подумал он, ну и народ тут, не просто по ночам бродит, чтобы собственный характер познать, а еще и босиком! Впрочем, он и сам не обут…
Надо фонарик найти, тут же решил он. Очень интересно, какую константу покажет ему зеркало.
Он вернулся в кухню и стал шарить по ящикам стола и по шкафчикам, надеясь отыскать фонарь. Но фонаря не находилось. Из комнаты, дверь в которую была приоткрыта, донесся тихий стон — похоже, мужику не шибко понравилось то, что он увидел. Никита замер. Вроде бы нехорошо тут стоять — он как бы подслушивает нечто абсолютно интимное… но ведь Лиза-дубль из своей спальни тоже все слышит… ну, это другое дело, Елизавете Второй местные наверняка доверяют безоглядно, а он тут чужак…
Мужик вышел в кухню, и Никита поразился его дикому виду. Темно-каштановые волосы мужика были всклокочены, глаза выпучились, губы обвисли… он сделал шаг, другой, уронил включенный фонарь — и, ощупью найдя выход, исчез.
Никита подобрал фонарик, пощелкал кнопкой, включая и выключая лампочку и думая, стоит ли ему связываться с этой фантасмагорией… а вдруг и он увидит что-нибудь такое, что выведет его из равновесия на всю оставшуюся жизнь… ну и плевать. Пусть так. Зато знать будет.
Он вошел в комнату, едва заметно освещенную слабыми следами света, сочившегося с полутемной кухни, подошел к зеркалу (подумав о том, что к судьбоносному стеклу, наверное, и нельзя подходить в обуви, несущей на себе следы земли и земного) и, включив фонарь, направил луч на свое отражение.
Он успел только мельком заметить желтое колесо вроде тележного, — и в ту же секунду зеркало звонко лопнуло и в одну секунду высыпалось из рамы мелкой крошкой, завалив его босые ноги холодом битого стекла.
Ошеломленный, он смотрел на пустую овальную раму, и тут до его сознания донесся голос Елизаветы Второй:
— Вот оно и выполнило свою задачу.
— Что ты хочешь этим сказать? — повернулся он к ней.
Лиза— дубль, полностью одетая и бодрая, словно бы и не ложившаяся спать, стояла в дверях маленькой комнаты, куда он до сих пор даже не заглядывал. За спиной девушки виднелась лишь темнота, черная, густая.
— Только то, что сказала.
— А, кончилось наконец наше волшебное зеркальце! — послышался из кухни голос милой Наташеньки. — Вот и хорошо. Давайте чай пить.
Следом за Елизаветой Второй он вышел в кухню и увидел, что милая Наташенька уже растопила плиту и вскипятила чай. Но он ведь находился в комнате всего несколько секунд… как она могла успеть? И все же он решил не задавать вопросов, и даже не спрашивать, откуда тут вообще среди ночи взялась Наташенька, — в конце концов, не он хозяин в доме. Если Елизавета Вторая сочтет нужным разобраться — она это сделает без него. На столе между чашками и тарелками с кексом и сыром сидела мадам Софья Львовна, нервно подергивавшая хвостом. Он уставился на нее, припоминая, когда же они виделись в последний раз, а мадам, глянув на него раскосо и пронзительно, вдруг резко подпрыгнула на месте, потом сорвалась со стола и умчалась на улицу, благо дверь была до сих пор распахнута настежь. Со двора донеслось хриплое «мяу», и все затихло.
— Ну вот, а что мы скажем, если еще кто-то из аборигенов придет в зеркало заглянуть? — жалобным тоном произнес Никита.
— Они больше не придут, — уверенно ответила милая Наташенька.
— Да откуда же им знать, что зеркало разбилось? — возразил Никита.
— Да уж узнают, — фыркнула Наташенька. — Тебе покрепче? Или, может, лучше кофе?
— Нет, пожалуй, чаю выпью, — сказал он, почувствовав, что ему и в самом деле хочется именно чаю. — И даже не очень крепкого.
— Вот и умница, — похвалила его милая Наташенька, наклоняя над его чашкой огненно-малиновый заварной чайник. — И никаких пакетиков. Видеть их не могу. Как раздуются… ну ровно тебе презерватив в чашке плавает!
Никита заржал во все горло, и ему вдруг стало легко-легко… как будто и не было последних мутных дней, насыщенных непонятностью. Вот только в самой глубине сознания, на донышке, осталась маленькая, коротенькая мысль о сайте фараона и о запропастившемся невесть куда ониксовом скарабее… да еще о том, что так и не узнал он ничего об основной константе собственного характера.
— Наташенька, ты просто чудо, — сказал он. — И откуда только такие, как ты, берутся!
— Да оттуда же, откуда и всякие другие, — мило смутилась Наташенька. — Такова природа вещей.
— Много ли мы о ней знаем… — бросила Лиза-дубль, как в пустоту.
— О Наташеньке? — уточнил Никита. — Или о природе вещей?
— О природе вещей простым людям по-настоящему вовсе ничего знать невозможно, — серьезно сказала Наташенька. — Да и о другом человеке — тоже ничегошеньки мы не знаем. Потому что неправильно смотрим.
— Что значит — неправильно? — Никита с нескрываемым изумлением уставился на милую Наташеньку, которую с детства привык считать непроходимой дурой… собственно, ее все считали невообразимо глупой (однако нашелся человек, который женился на ней и, несмотря на то, что Наташенька сама отказалась от него, продолжает ее любить и поддерживает материально…). О чем это она говорит? — Как это — неправильно смотрим?
— А представь, что ты сидишь под высокой сосной… ну под очень высокой, она просто в самое небо уходит, — начала пояснять Наташенька. — Можешь ты, глядя снизу, понять, в чем разница между ветками там, наверху? А ветки-то все разные! И люди тоже разные, только мы этого не видим, потому что они друг от друга отличаются внутри… а мы на что смотрим? На тело да на слова. И если чужих слов не понимаем — сердимся: чего умничает, говорил бы попроще!
