Пюпитр был пуст. На стуле лежали закрытые ноты бетховенской «Аппассионаты». Раньше они были — Маэстро помнил точно — в стопке нот на рояле.
Но Ролло играл ее! Он создавал ее заново, вдыхал в нее жизнь, закалял в горниле серебристого пламени. Время потеряло смысл, оно остановило свой бег, замерев высоко над землей, в поднебесье.
Маэстро не замечал, как слезы текут из его глаз, пока Ролло не закончил сонату. Робот повернулся и посмотрел на Маэстро.
— Вам понравились эти звуки? — прогудел он.
Губы Маэстро дрогнули.
— Да, Ролло, — вымолвил он наконец. — Они мне понравились.
Он почувствовал комок в горло.
Маэстро поднял ноты дрожащими пальцами.
— Это… — пробормотал он. — Уже?…
— Я добавил их к своим хранилищам знаний, — ответил Ролло. — Я применил к этим чертежам принципы, которым вы меня обучили. Это было не очень трудно.
Маэстро проглотил комок в горле, прежде чем заговорил.
— Это было не очень трудно… — тихо повторил он.
Старый музыкант медленно опустился на скамейку рядом с Ролло, молча глядя на него, словно видел впервые.
Ролло поднялся. Маэстро положил пальцы па клавиши, казавшиеся ему теперь непривычными и чужими.
— Музыка! — Он вздохнул. — Я всегда слышал ее именно такой в глубине своей души! И я знаю — Бетховен тоже!
Он посмотрел вверх на робота с растущим возбуждением.
— Ролло, — сказал он, стараясь говорить спокойно. — Нам надо будет завтра немного повозиться с твоими блоками памяти.
В эту ночь он не сомкнул больше глаз.
На следующее утро он вошел в кабинет быстрыми энергичными шагами. Ролло чистил ковер пылесосом. Маэстро предпочитал ковры новым непылящимся пластикам, которые, по его мнению, оскверняют ноги. В пустыне современной антисептической действительности дом Маэстро был, в сущности, оазисом анахронизмов.
— Итак, ты готов работать, Ролло? — спросил он. — Нам с тобой предстоит масса дел. У меня в отношении тебя грандиозные планы!
Ролло не отвечал.
— Я попросил их всех прийти сюда сегодня днем, — продолжал Маэстро. — Дирижеров, пианистов-концертантов, композиторов, импресарио. Все столпы музыки. Пусть они только услышат твою игру!
Ролло выключил пылесос и стоял молча.
— Ты будешь играть им здесь же, сегодня. — Маэстро говорил возбужденно, не переводя дыхания. — Я думаю, снова «Аппассионату». Да, именно ее. Я хочу видеть их лица! Затем мы устроим сольное выступление, чтобы представить тебя публике и критикам, а потом ты исполнишь фортепьянный концерт с одним из крупнейших оркестров. Мы организуем трансляцию концерта по телевидению на весь мир! Ты только подумай об этом, Ролло, только подумай! Величайший пианист-виртуоз всех времен — робот! Это столь же фантастично, сколь и великолепно! Я чувствую себя первооткрывателем новых миров!
Он ходил по комнате как в лихорадке.
— Затем мы запишем тебя на пластинки, разумеется. Весь мой репертуар, Ролло, и еще сверх того. Много сверх того!
— Сэр?
Лицо Маэстро сияло, когда он смотрел на робота.
— Да, Ролло?
— Вложенные в меня инструкции дают мне право пресекать любые действия, которые я расцениваю как вредные для моего хозяина. — Робот тщательно подбирал слова. — Сегодня ночью вы плакали. Это один из признаков, которые я, согласно инструкции, должен учитывать, принимая решения.
Маэстро схватил Ролло за его массивную, превосходно отлитую руку.
— Ролло, ты не понимаешь! То была минутная слабость. Пустяк, глупость!
— Прошу прощения, сэр, но я вынужден отказаться. Я больше не смогу подойти к роялю.
Маэстро уставился на робота, не в силах поверить.
— Ролло, это невозможно! Мир должен услышать тебя!
— Нет, сэр.
Янтарные линзы робота, казалось, излучали мягкий свет.
— Рояль — не машина, — загудел он своим мощным нечеловеческим голосом. — Но для меня он — машина. Я могу превращать ноты в звуки в одно мгновение. За какую-то долю секунды я могу постичь весь замысел композитора. Для меня это очень просто…
Ролло величественно возвышался над печально поникшим Маэстро.
— Но я также в состоянии понять, — монотонно гудел он, — что это… что музыка — не для роботов. Она — для людей. Для меня музыка действительно очень проста. Но… она не была задумана простой!
При свете керосиновой лампы Очаровательный Малыш подсчитывал дневную выручку. Как обычно, очень скудную. Публика больше не интересовалась двухголовыми чудовищами.
— А как хорошо было там! — вздохнула голова чтобы мечтать.
— Ну, если дело и дальше пойдет так же, вернуться вряд ли удастся, — ответила голова чтобы думать.
Очаровательный Малыш встал. Обе его головы касались потолка фургона.
— Пора бы наконец подкрасить фургон, потолок совсем облупился, — заметила голова чтобы мечтать.
— А зачем? Все равно он развалится раньше, чем найдется горючее для взлета, — сердито буркнула голова чтобы думать.
Он посмотрел на свои руки, на свою серую пергаментную кожу. Идиоты, они меня презирают за то, что я никогда не снимаю маску, — знали бы они, кто я такой, — а ты всего лишь ярмарочная диковинка, не делающая сборов, — когда-то я был пилотом первой кометы — когда-то, вот именно когда-то, давненько это было — может быть, Жоли не была бы такой жестокой, знай она правду, — и тебя убили бы или заперли, чтобы узнать, откуда ты явился.
Голова чтобы мечтать закрыла глаза, лишь бы не видеть больше этой серой кожи.
За окном послышался смех Жоли. У нее была палатка с лотереей по ту сторону проулка. Очаровательный Малыш поднял занавеску и выглянул головой чтобы мечтать.
Она была очень красива, хотя только с одной головой, и посетители смеялись вместе с ней. Очаровательный Малыш тоже очень хотел бы посмеяться. Но ведь Жоли смеялась как раз над ним.
— Хорош бы ты был на Мексосе, герой, если бы заинтересовался моноцефалкой, — сказала голова чтобы думать.
— Да, на Мексосе это было бы довольно глупо.
И голова чтобы думать вновь перенеслась на Мексос. Она видела огромный город, по которому змеились тысячи серебряных каналов, а все улицы были покрыты цветами. Здесь цветы вянут, если по ним ходить. На Мексосе жил маленький народ моноцефалов, игра природы, существа с одной головой, способные делать только что-нибудь одно — или мечтать, или думать. Они бывали замечательными художниками и выдающимися учеными, так как ничто не отвлекало их от работы. И все-таки они были неполноценными. К счастью, на Мексосе жили и другие — гармоничные бицефалы. И более редкие трицефалы, которые могли не только мечтать и думать, но и субиколировать — а это, как всем известно, особенно изящное действие. Они были очень забавны, хотя из-за их третьей головы на них никогда нельзя было особенно полагаться. А главное, там были зу, которые радовали сердце своими нескончаемыми песенками, похожими на хрустальные колокольчики в звенящих залах.
