Моррисон в темноте покачал головой:
— Тогда я определенно не стану вам помогать. Почему вы ждете от меня помощи? Я не хочу развития советской науки во Вселенной. Я предпочитаю американскую мысль и традицию.
— Вы так считаете, и я не виню вас в этом. Но мы пас убедим. Вот увидите.
— Нет.
— Мой дорогой друг, Альберт, — если вы позволите, так вас называть — я уже сказала, что вы будете восхищаться нашим прогрессом. Вы думаете, на вас это не подействует? Но давайте на время отложим спорную тему...
Она показала глазами на иллюминатор, в котором уже можно было рассмотреть серое море.
— Сейчас мы находимся над Средиземным морем, — сказала она, — скоро окажемся над Черным, а перелетим через Волгу — мы в Малграде — Smalltown. Когда приземлимся, солнце уже будет высоко. И это будет символично: новый день, новый свет. Уверена, что вы захотите помочь нам построить этот новый день, и я не удивлюсь, если вы вдруг не пожелаете уехать из Советского Союза.
— Без насилия с вашей стороны?
— Мы спокойно отправим вас домой, если попросите об этом. Но только после того, как вы поможете нам.
— Я вам не помогу.
— Поможете.
— Я требую, чтобы меня сейчас же вернули назад.
— Сейчас это не принимается во внимание, — сказала она весело.
До Малграда оставались какие-то сотни километров...
«Пешка
— самая важная фигура на шахматной доске
— для пешки».
Дежнев Старший.
11.
Рано утром на следующий день Фрэнсис Родано находился у себя в офисе. Был понедельник, начало недели. То, что он работал в воскресенье, было привычным. Необычным оказался сон: он проспал всю ночь напролет. Когда он приехал в офис с опозданием в полчаса, Джонатан Уинтроп находился уже там. И это не удивило Родано.
Уинтроп вошел в кабинет Родано через две минуты после него. Он прислонился к стене, крепко обхватив ладонями огромных рук себя за локти и скрестив ноги так, что носок левой туфли уткнулся в ковер.
— Ты выглядишь усталым, Фрэнк, — произнес он, глядя темными глазами из-под низко опущенных бровей.
Родано взглянул на копну жестких седых волос друга, которая лишала его собственных претензий на блестящую внешность, и произнес:
— Я устал, но не хотел бы этого показывать.
Родано тщательно выполнил все утренние процедуры и оделся с большой аккуратностью.
— Тем не менее, это заметно. Твое лицо — зеркало твоей души. Ты мог бы быть армейским агентом.
— Мы не все созданы для армии.
— Я знаю. Мы, однако, не все созданы и для кабинетной работы. — Уинтроп потер выпуклый нос, как бы желая уменьшить его до нормальных размеров. — Я так понимаю, что ты обеспокоен своим ученым. Как его по имени?
— Альберт Джонас Моррисон, — устало ответил Родано. В департаменте делали вид, что не знали имени Моррисона, как бы желая показать, что план его обработки создан не здесь.
— О’кей. Я не возражаю против упоминания его имени, но, думаю, этот Моррисон беспокоит тебя.
— Да, я боюсь за него, за многое другое. И вообще, хотел бы больше ясности.
— Кто этого не хочет?
Уинтроп сел.
— Послушай, для беспокойства пока нет причин. Ты занимаешься его делом с самого начала, и я хочу, чтобы ты продолжал, потому что ты — хороший парень. Я полностью удовлетворен тем, что ты сделал, и главное — ты понимаешь русских.
Родано поморщился:
— Не называй их так. Насмотрелся фильмов двадцатого века. Они — не все русские, так же как мы — не все англосаксы. Они — советские. Если ты хочешь понять их, постарайся понять, что они думают сами о себе.
— Конечно. Как скажешь. Ты разобрался, что в этом ученом особенного?
— Насколько я понял, ничего. Никто из ученых не принимает его всерьез. Кроме советских.
— Думаешь, им известно что-то, о чем мы не догадываемся?
— Уверен, им мало что известно. Но я не приложу ума, что они нашли в Моррисоне. Кроме того, он нужен не всем советским. Только один интересуется им — физик-теоретик Шапиров. Возможно, это тот парень, который разработал метод минимизации. Если метод действительно разработан. Мнения ученых о Шапирове за пределами Союза очень противоречивы. Он странный и, мягко говоря, эксцентричный. Тем не менее, советские ученые поддерживают его, а он поддерживает Моррисона. Хотя это может быть только еще одним признаком его эксцентричности. Интерес к Моррисону в последнее время вырос от любопытства до безумия.
— Да? А как ты об этом узнал, Фрэнк?
— Частично от агентов в Советском Союзе.
— Эшби?
— Частично.
— Хороший агент.
— Он давно там находится. Его нужно заменить.
— Не знаю. Победителей не убирают.
— Во всяком случае, — продолжал Родано, не очень настаивая на своем, — интерес к Моррисону внезапно увеличился. За этим я следил в течение двух лет.
— Полагаю, у этого Шагшрова появилась еще одна неожиданная идея в отношении Моррисона, и он убедил русс... советских в том, что он им нужен.
— Возможно, но смешно, что о Шапирове в последнее время ничего не слышно.
— Попал в немилость?
— Непохоже.
— Все может быть, Фрэнк. Если он кормил советских только сказками о минимизации, а они ухватились за это, я не хотел бы быть на его месте. Возможно, мы живем в новые добрые времена, но они никогда не научатся относиться с юмором к глупому положению, в которое вдруг попали.
— Может, он ушел в подполье, потому что ускорилась работа над проектом? И это отчасти объясняет внезапный безумный интерес к Моррисону.
— А что он знает о минимизации?
— Только то, как он уверяет, что она невозможна.
— Это бессмысленно, не так ли?
Родано с осторожностью ответил:
— Поэтому мы и позволили его взять. Есть надежда, что это перемешает фигуры в игре. Они вместе придут к новому решению, и все приобретет смысл.
Уинтроп посмотрел на часы:
— Он к этому часу должен быть там. В Малграде. Что за название! Никаких новостей о катастрофе самолета прошлой ночью нигде не мелькало, поэтому, думаю, он там.
— Да, но если бы мы могли послать другого — не его, кого так хотели советские ученые.
— Почему? Он идеологически ненадежен?
— Я сомневаюсь, что у него вообще есть идеология. Он — ноль. Прошлую ночь я думал, что все это — ошибка. Ему не хватает мужества, он не очень способный, не считая науки. Я не думаю, что он может принимать самостоятельные решения. Он недостаточно сообразителен, чтобы что-то выяснить. Подозреваю, что от начала до конца он будет в панике, и мы никогда его больше не увидим. Они бросят его в тюрьму или убьют. Зачем я послал его туда?..
