людьми и шедми совместно: над нами — тридцать метров воды и ад.
Мы вышли на подводный причал наукограда. Нас встретили местные, люди и шедми вперемежку — и их взгляды были совершенно нестерпимы.
Они смотрели и молчали. Мы только что прибыли с Земли; с их точки зрения мы были виноваты в том, что не сумели предотвратить кошмар, который тут произошёл. Оправданий мы не нашли.
— Дога, — еле выговорил я, — Эгрдэ, Камоа… ребята… расскажите, как это началось. Как это могло случиться?
И Эгрдэ, белёсый от горя, как тающий снег, медленно проговорил:
— Все войны начинаются ради бельков, Вэн. И эта война началась из-за бельков и ради бельков. Хотел бы я знать, зачем людям бельки… но это неважно. Полосатые забрали бельков и убили их. Звёздно-полосатые, когда началась заваруха, забрали бельков — и их судьба нам неизвестна. Подростков перед Межой и взрослых они, как и полагается, уничтожили. Бельковые войны на Шеде закончились двести лет тому… теперь они начались в космосе.
Я слушал его и содрогался.
Мне показалось, что это уже военная база.
Нет, не хочу сказать, что её изначально создавали как военную. Но сейчас это был военный лагерь стопудово. Они сделали минные заграждения, у них была эта шедийская штуковина, скрывающая подводные объекты от радаров, и замаскировано всё очень здорово. И снаружи непонятно, что там ещё у них нагорожено, под этим Серебряным.
Не удивлюсь, если и ракетные шахты. А уж пусковые установки для торпед — это на сто процентов, их просто не может не быть.
Нас провели безопасным коридором: под воду, потом — под остров, где и располагалась эта штуковина в несколько ярусов — подземных и подводных. По самому последнему слову — и земному, и шедийскому. Подводный город, где, похоже, жило много народу.
Разного.
Там был интересный шлюз шедми: вынырнули, как в водолазный колокол. И я оценил, какой тут у них причал: в ангаре стояли три большие субмарины шедми, замечательные машины. У наших такой подводной техники нет — для шедми всё водное в приоритете.
Я оценил масштаб. Прикинул. Только не знал, какое у них тут вооружение на субмаринах. Если есть атомные ракеты — то можно врезать по первое число. До сих пор.
Война кончилась — но, кажется, тут у шедми ещё было чем повоевать. И мне стало слегка не по себе.
Громадный был ангар, как для космических модулей. Очень красивый, по-моему — слишком красивый для рабочего помещения. С душой делали, с фантазией: не просто для дела, а и для радости… наукоград, творческая интеллигенция, ага. Сказку делали былью. С витражами какими-то подсвеченными, на которых люди и шедми плавали-играли с дельфинами в голубых и бирюзовых волнах. С перекрытиями, которые прямо собор какой-то готический образовывали, свод из серебряных арок. В стеклянных колоннах — вода и водоросли, декоративные, фантастических цветов, как в аквариумах, поднимаются пузырьки воздуха.
Деньжищ вбухали… труда… Только сейчас всё это выглядело довольно неухоженно. Тускло. Не было у них сейчас энергии свободной, чтобы это всё чистить и драить, чтобы сияло.
И у меня кошки скребли на душе от этого сочетания дорогой красотищи и неухоженности. Только я себе объяснить не мог, что именно так царапает — но даже в животе тянуло.
Как будто я ждал ещё какой-нибудь замечательной новости. Как будто я мало узнал о людях и их роли во всём этом… и ещё что-то меня может удивить. Тут, на подводной базе, которую вместе с шедми и люди строили — как доказательство, что мы можем и дружить с шедми, что бы ни говорили по ВИДу…
А на пирсе нас встречали. Толпа.
Немного странно было видеть, как они все обнимают Данкэ, Антэ и Лэнгу — а их тискали, тискали… передавали из рук в руки, прижимались щеками, перепончатыми пальцами зарывались в их волосы… Никак отпускать не хотели. Не коллег встречали, не боевых друзей — родню, которую уже похоронили. Наши — сдержаннее. Хотя…
У нас — Земля цела.
Среди взрослых шедми оказалось на удивление много детей — так у шедми как-то не заведено, чтоб взрослые были отдельно, а дети отдельно. Подростки — пацанята с лысыми головёнками, девочки с косичками; совсем мелюзга, на которой ещё пушок клочками. То ли те дети, которых здешние сумели спасти с Медузьего, то ли — те, что уже тут родились. И на нас глазели, как на невидаль.
Нет, здесь людей было немало, шедийская мелюзга наверняка насмотрелась, но здешние все выглядели чуток жутковато. Как тот маленький седой парень, куратор Юлия — Вениамин. Как слегка несвежие покойники: из-за лиловых лиц, синюшных губ, глаз без белков — чёрная, глянцевая, одного цвета со зрачком, радужка во всё глазное яблоко. Скорее — гибриды шедми с людьми, если это возможно.
Наверное, хлебало у меня отвалилось знатно. Вениамин заметил и подошёл, спросил меня, пока шедми никак не могли налюбоваться на своих:
— Непривычно?
— Это что, — спросил я, — биоформ?
— И биоформ, и генетическая трансформация, и коррекция наноботами, — сказал он. — Здесь такие условия, что иначе мы бы не выжили. Мы — практически шедми.
— Личной жизнью пожертвовали? — спросил Юлька, подходя.
Вениамин усмехнулся.
— Нет, репродуктивная система у нас родная. Кое-кто — с жёнами… Впрочем, человеческие дети на Серебряном за эти четыре года не рождались: экстремальный биоформ не позволяет. Для зачатия изрядно корректировать физиологию надо.
— Неужели и Рашида здесь? — спросил Юлька. — Говорили, что она погибла на Шеде…
— Рашида — здесь, — сказал Вениамин. — И Алишер здесь. А вот Тура и впрямь… И Гюзель с мужем… Ты знаешь, они работали с шедийскими биологами и генетиками на Океане Третьем — там их и убили вместе с шедийскими учёными. В общем, у Саида остались только жена и младший сынишка. От довольно большой семьи… И — вот забавно, да? — они все были убиты людьми. Отец, старший сын, дочь… Гюзель беременная была.
— А я думал, его отец — от сердца… — заикнулся Юлька и осёкся.
— Вот именно, — сказал Вениамин. — Как Рома Шалыгин.
Мне стало несколько неуютно — и я встрял:
— Э, мужики… Вениамин, а ты — кто?
Он на меня глянул — снизу вверх:
— Кранц, — сказал, подал руку. — КомКон, агент влияния. А ты? Что-то не помню тебя.
— Бердин, — сказал я, руку пожал. — Это… пилот. Работал тут, на мысе Ветров. Прямо вот… тогда и работал. При мне оно всё… и сбили меня тут.
Кранц на меня взглянул с каким-то новым интересом:
— Любопытно.
— Я
