А тут еще реакция публики. Прирожденной сценической исполнительницей Аня не была. Временами она играла так, точно находилась в классе музыкальной школы или в студии звукозаписи. Она была чрезвычайно строга к себе, вслушивалась в каждый диез и бемоль, очень часто подстраивала гитару между песнями, а публика между тем остывала. Когда же какая-нибудь песня получалась у нее и вправду хорошо – с «Дженевив» это происходило чаще, чем с другими, более энергичными, – на лице Ани появлялось недоумение. Временами казалось, что, исполняя «Крепче», она сама удивляется удовольствию, которое получает, и Аня останавливалась и широко улыбалась, а в конце взмахивала рукой, но публику это по-настоящему не заводило.
После завтрака Аня около часу проспала в отеле. Когда мы упаковывались, чтобы отправиться в зал, она была какая-то притихшая – и снова заснула на заднем сиденье машины. Я тряхнул ее, разбудил.
– Ты хорошо себя чувствуешь?
– Да, просто таблетку приняла. Получила их в Нью-Йорке от Рика, когда ты уехал. Мне в те дни было трудно заснуть.
– К выступлению очухаешься?
– Конечно, надо будет только кофе выпить.
Артистическая оказалась голой и убогой. Пол без покрытия, просто бетонная плита; лишь частично – денег у них не хватило, что ли? – оштукатуренные стены. Сломанная педальная тарелка, пробитые барабаны, две крашеных доски – остатки декораций, надо полагать, какой-то студенческой постановки. Мы отправили нашего роуди за кофе.
Аня сидела в литом пластмассовом кресле и смотрела на себя в зеркало. Свет люминесцентных ламп бил в глаза, отражаясь от серых стен. Она подкрасила веки, попудрила нос и лоб. Тихо плача.
Постучали, Стивен Ли просунул голову в дверь.
– Я просто проверить, – сказал он. – «Ты в следующий раз» по-прежнему играем в новой редакции?
– Ага. Аня даст знак, поднимет руку.
– Ладно. У вас все путем?
– Конечно. Как там зал?
– Вроде полон. Разогрев, правда, дерьмовый.
Стивен взглянул на Аню, сжимавшую ладонями голову, перевел взгляд на меня, приподнял брови.
Я посмотрел на часы.
– У нас есть еще десять минут.
Он кивнул и ушел. А я думал о том, что мне, к черту, делать, если Аня не придет в себя. Никакого запасного плана у нас не было.
Я положил руку ей на плечо. Ее трясло.
– Фредди, по-моему, я не смогу.
– Что случилось, любимая?
– Мне страшно. Я не хочу выходить на сцену.
Я пододвинул к ней второе кресло, сел, обнял ее. Стал ей что-то бормотать – в общем, получился жалкий лепет.
Она отстранилась, взглянула на меня, я увидел на ее щеках черные потеки туши.
– Одно – петь для тебя, в студии. Или наедине с собой. А тут я вдруг почувствовала, не знаю. Боюсь, я поступила неправильно.
– Не понимаю.
– Я чувствую вину. – Она уже всхлипывала. – Что использовала мой опыт и переживания, опыт других людей. Выставилась всем напоказ. Я думаю, что они раскусят меня.
Втолковывать ей, что она уже дала дюжину концертов и каждый без сучка без задоринки, что людям нравится ее музыка, было бессмысленно. Страх сцены – штука иррациональная.
Думать следовало быстро, и лучшим, что я придумал, было:
– Милая, ты – вестник. Люди, о ком ты поешь, становятся живыми. Помнишь, как мы записывали «Дженевив»? Ты тогда влезла в ее шкуру. Вот и теперь, когда пойдешь на сцену, оставь Аню Кинг здесь.
Вроде немного помогло. Аня умылась, снова подкрасила веки.
– Мне нужно выпить, Фредди.
Лицо у нее было совсем бледное.
– Есть только пиво. Ну да выбирать не приходится. – Я вскрыл банку, протянул ее Ане. – Завтра принесу джин. Мы прорвемся, Аня. И выступишь ты хорошо.
Она быстро глотнула, опустила банку на столик у зеркала – резко, со стуком, так что выплеснулось пиво, – громко рыгнула и на миг улыбнулась.
– И еще, – продолжал я. – Подумай о публике. Это почти дети. Студенты. Им ужасно хочется увидеть тебя – настоящую живую звезду. И бояться их нечего.
Аня взглянула на меня, попробовала улыбнуться снова, но в глазах ее стоял страх.
Когда пришел администратор и сказал приготовиться, я буквально выпихивал Аню по обшарпанному коридору до самых кулис. Парень, открывавший концерт, шагнул нам навстречу со сцены с гитарой в руке, а потом, не говоря ни слова, протиснулся мимо нас в коридор. Я не понимал, почему было не сделать небольшой перерыв между его выступлением и нашим, однако администратор настаивал, чтобы мы вышли сразу, он сослался на распорядок в кампусе и вечерний отбой.
Обычно два первых номера Аня исполняла в одиночку, а потом представляла публике меня. Мы смотрели на сцену, на ведущего концерт молодого парня, тоже, наверное, студента.
– …хитовый альбом «Сумеешь взлететь», леди и джентльмены, и вы сможете рассказывать вашим внукам, как во время первого турне слушали поразительную мисс Аню Кинг!
Я слегка нажал ей на спину. Ну ладно, не слегка – вытолкнул ее из-за кулис под свет мощного прожектора. Колледж там или не колледж, но зал у них был большой. Она застыла, словно ослепла или растерялась, затем подошла к табурету, немного подтянула к себе микрофон. На ней были джинсы – после скандала по поводу фотографии в юбочке Аня практически только их и носила. Она облизнула губы, откашлялась. Выглядела она лет на двенадцать, не старше.
Вынув из стойки любимую гитару, попробовала струну, подкрутила один из колков.
– Спасибо, что пришли.
Она и всегда говорила низким голосом – но не настолько хриплым. Предполагалось, что начнет она с «Ты в следующий раз», главного хита альбома, однако вступление Аня заиграла вовсе не к нему. Она могла, когда хотела, импровизировать на гитаре, и все же прошла минута, а я так и не сообразил, что, собственно, Аня играет. Ну что ж, хоть не бросила гитару и ни одной ноты не смазала, и на том спасибо.
Набрав в грудь побольше воздуха, я вышел на сцену – раньше, чем мне полагалось. Сел за пианино, поймал взгляд Ани. Она перестала играть. Смотрела на меня с любовью и облегчением.
– Это мой друг, Джек, – сказала она. По-моему, я еще ни разу не слышал от нее моего настоящего имени. Даже знакомя меня с кем-нибудь, она всегда говорила: Фредди.
– Добрый вечер вам всем, – сказал я.
Несколько выкриков, свист – все по-дружески.
Я взглянул на Аню, однако она смотрела на гриф своей гитары. И я решился:
– Ладно. Мы настроились и начнем с песни, которая называется «Ты в следующий раз».
Я взял на фортепиано первый аккорд. Левая рука Ани сжала гриф, пальцы правой начали перебирать струны. Теперь нам был нужен только ее голос. Давай, Аня, давай, девочка. Ну же, вот, вот.
…И до того, как нас сведет с тобой
Другая жизнь, я знаю наперед,
Что больше не снести мне эту боль.
Знаю точно: в следующий раз,
Когда умру, я стану тенью на стене,
И лишь меня одну окликнешь в тишине,
Мой любимый, ты в следующий раз.
На последнем слове, «раз», прозвучала та самая «пробойная» нота. С нее Анин голос сорвался в рыдание. Зал обезумел. Я видел, как по лицам сидевших в первом ряду людей текли слезы. Все вскочили на ноги – а ведь это была только первая песня.
