ничего узнать!
Ей нельзя кричать о своем счастье, напротив, она вообще не должна его как-то проявлять, потому что ее счастье могло вызвать всякие подозрения: почему, может кто-нибудь спросить, Хелена Боденкамп, эта невзрачная наборщица программ, стала вдруг такой счастливой? Здесь определенно что-то не так!
Сделать вид, будто ничего не случилось? Но как, если она чувствовала, что светится, чувствовала, что все, глядя на нее, должны догадаться о том, что произошло? Что она, Хелена Боденкамп, переспала с замечательным Артуром Фраем, отдалась ему, предалась вожделению, познала вершины сексуального удовольствия?
В тот же миг страх, что все раскроется, снова заставил ее счастье заметно потускнеть. Возможно, это как-то поможет.
Она откинула одеяло, встала и отправилась в ванную принять душ. Она осмотрела причинное место: больше ничего не было видно. В первый раз было больно и, конечно, шла кровь, но не так сильно, как она всегда боялась, хотя на простыне Артура все равно остались следы.
И она ни о чем не жалела. Ни капельки.
Ей потребовалось больше времени, чем обычно, чтобы привести себя в порядок, и, когда она наконец решилась спуститься к столу на завтрак, ей было тревожно. Но ничего не произошло. Даже ее мать, которая всегда обращала внимание, если с ней что-то не так, ничего не заметила.
У Хелены будто камень с души упал. И в то же время – она не могла этого понять, но она чувствовала себя совершенно иначе! Ей казалось, что с нее спали своего рода оковы стеснения, в которых она жила до сих пор. Словно она сбросила тяжелую броню и впервые смогла свободно двигаться. Должно быть, так чувствовал себя тот, кто раньше ходил на костылях, а теперь, каким-то чудом, вдруг смог танцевать!
Даже когда она после завтрака запрыгнула на велосипед, чтобы поехать в ведомство, ей казалось это легче, чем прежде.
В кабинете ее сегодня ожидали только рутинные задачи: где находилась некая Лизелотта Тайхман между 24 февраля и 19 апреля? Кто в окрестностях Кельна в период с января по апрель покупал топоры марки «Крумпхольц»? С кем в последние три месяца созванивался некий Мартин Бриг? И так далее, все полицейские запросы из любой точки рейха, поступавшие по телефону.
Но когда она включила компьютер, чтобы проверить электронную почту, то сразу увидела на самом верху внутреннее сообщение лично от герра Адамека: она должна зайти к нему в кабинет, желательно сегодня в 3 часа пополудни.
Это распоряжение омрачило ее день, который в иной ситуации мог оказаться хорошим спокойным рабочим днем. Она по порядку отвечала на запросы, как делала уже сотни раз, и для этого требовалось не так много усилий, чтобы не думать, зачем же она понадобилась начальнику.
Что, если кто-то видел, как она входила в пустой кабинет Леттке? Что, если он вызвал ее, чтобы очень строго допросить на этот счет?
Она решила, что станет все отрицать. Что бы ей ни говорили, она станет отрицать, что была в кабинете Леттке. Потому что, если бы она призналась в краже презервативов, они захотели бы знать, для чего, и все это в конце концов приведет к Артуру, к его обнаружению, обвинению и расстрелу по приговору военно-полевого суда за дезертирство, да к тому же и Мари с Отто окажутся в тюрьме.
Таким образом, существовала только одна стратегия, которую она рассматривала: отрицать, отрицать, отрицать. И надеяться, что это ее спасет.
Когда она наконец пришла в кабинет Адамека в 3 часа пополудни – не слишком рано, чтобы не показаться нервной, но и не слишком поздно, – все эти мысли сгустились в ощущение чрезмерной подавленности, похожее на стальной обруч вокруг ее груди.
Адамек был в отличном настроении, когда она вошла в его кабинет, метался взад и вперед на своем кресле как бильярдный шар.
– Ах, фройляйн Боденкамп, – воскликнул он. – Рад, что вы пришли. Присаживайтесь.
Хелена последовала его приглашению, держа перед собой блокнот, отличительный признак наборщиц программ, словно щит.
– Да где же это? – Адамек пролистал материалы в лежащих перед ним папках, наконец нашел то, что, по всей видимости, искал, и протянул ей: газетную вырезку. – Я не знаю, читали ли вы?..
Хелена взяла вырезку и прочитала:
Серьезные последствия глупой студенческой выходки
Мюнхен, 1 июня 1942 года
Студенты Софи и Ганс Шолль, Александр Шморель, Кристоф Пробст и Вилли Граф были приговорены сегодня Мюнхенским окружным судом к трем годам лишения свободы каждый. Они пытались распространить несколько сотен листовок со злонамеренными обвинениями против правительства Германского рейха. Однако большинство получателей запутанных, лишенных всякой доказательной силы писем ненависти и антигосударственной агитации без колебаний передали их в полицию, что позволило немедленно положить конец действиям пятерых студентов.
Защитник заявил, что все пятеро давно страдали от психических проблем, вызванных враждебными Германии нашептываниями некоторых священнослужителей, и назвал листовку «юношеским заблуждением»: к сожалению, сейчас многие молодые люди переживают тот этап своей жизни, когда они стремятся обвинить общество или государство во всех своих личных проблемах.
Хелена подняла глаза.
– Это же имена, которые я извлекла из телефонных данных.
– Совершенно верно, – сияя, сказал Адамек.
– Но здесь пять имен. Я нашла только четверых.
– Пятый был с остальными, когда нагрянула полиция. Они собирались откопировать вторую листовку.
– Понимаю. – Хелена взглянула на лист бумаги в своих руках, не зная, что с ним делать.
Адамек объехал вокруг стола.
– И теперь? – спросил он. – Вы чувствуете себя виноватой?
– В некоторой степени, – согласилась Хелена. Она ведь и была, разве нет? Идею о том, как определить отправителей писем по данным движения телефона, она могла бы и не разглашать. Утверждая, что никого не нашла, и никто не упрекнул бы ее в этом. Только сказали бы: хм, вероятно, они достаточно осторожны, чтобы оставлять свои телефоны дома. – Я не знала, что они такие молодые. Моего возраста. То есть я видела их даты рождения, но я об этом не подумала.
– Вот почему я вас вызвал, – серьезно объяснил Адамек. – Потому что я боялся, что вы можете так подумать. Вы не навредили этим пятерым молодым людям. Наоборот – вы, скорее всего, спасли им жизнь!
Хелена озадаченно посмотрела на него.
– Но как?
Адамек сложил руки на коленях, как делал всегда, когда требовались объяснения.
– Подумайте об этом. Пятеро студентов собирались распространить вторую листовку. То есть это была не разовая шалость и даже не просто юношеское заблуждение, это было ошибочное убеждение. Если бы вы их не выследили, а полиция не арестовала их сразу, они продолжали бы до тех пор, пока в какой-то момент их не разоблачили. А подобное всегда в какой-то момент разоблачают. Но разница была бы в том, распространили они одну листовку – или пять, шесть или еще больше. Тогда нельзя поступать иначе, чем рассматривать все это как государственную
