– Я о другом, – сказал Кривицкий тоном очень занятого профессионала, – вы когда-то работали в ай-ти-сфере?
– Работал, – с законной гордостью отозвался я. – Только по сравнению с нынешней работой я бы назвал это активным отдыхом. Помнится, весь день проводишь на мягком стуле, на тебя дружески смотрит экран компьютера, ты культурно играешь в «Цивилизацию», а это вам не какая-нибудь стрелялка для спрямления извилин. В комнате тепло, светло, сухо, вокруг все умытые, с чистыми ногтями, у секретарши – кофе в кофейничке и сахара бери, сколько хочешь. То есть, вы меня не слушайте, воспоминания – сладки, если в наличии нет других сладостей.
Кривицкий поморщился, видимо инструктора по фитнесу запретили ему есть сладкое.
– А хотели бы снова вернуться в профессию?
– Да, я много чего хочу. И в самых сладких снах мои мечты сбываются.
– Размер примитивного типа long в языке Java? – спросил он.
– 64 бита.
– Метод equals сравнивает объекты или ссылки на объект?
– Если его не переопределить, то объекты, ваше технопревосходительство.
– Что необходимо сделать, чтобы две функции не мешали друг другу при доступе к объекту.
– Использовать модификатор synchronized для метода доступа.
– Как создать сортируемый набор объектов?
– Применить какую-нибудь реализацию интерфейса set, например HashSet.
– Ладно, садитесь в машину.
Тут я понял, что Фортуна дает мне шанс, хотя, как женщина, не будет особенно заботиться о том, чтобы я его использовал.
– Простите, я не одет, – смущенно залепетал я, всё еще не решаясь выйти из привычного русла.
– Садитесь, садитесь, – проявил настойчивость инженер Кривицкий. – Мы едем к работодателю. Моя жена подобрала для вас необходимые вещи, лет пять назад я был в той же комплекции, что и вы.
Что ж, «свет не клином сошелся на одном корабле, дай, хозяин, расчет».
У Кривицкого в машине и одноразовая бритва нашлась (типа стикера, прилепил – отодрал щетину), и ножнички, выгрызающие сотнями лезвий многолетнюю грязь из-под ногтей, и могучий дезодорант, который бы кучу фекалий заставил благоухать, как розовый куст. И кофейник тут, и тостер – просто жизненное пространство на колесах. А еще у него в машине голографический телевизор, дикторша будто в соседнем кресле сидит, на Кривицкого ласково смотрит, да еще и по имени его называет. Понятно, что это бортовой компьютер свои усовершенствования в передачу вносит, но всё равно впечатляет. А потом дикторша ко мне полуобернулась и тоже по имени назвала. Нежно так, хотя и с иностранным акцентом: «Саймон Иваноувич». Я аж подпрыгнул, но потом сообразил, что борт-компьютер мой ID-чип просканировал.
– Улыбайтесь поменьше, – посоветовал мне инженер, – такие зубы, как у вас, в общечеловеческом пространстве не носят.
– Улыбаться поменьше – это нетрудно. Я теперь грустить буду, вы меня так расстроили.
– И поменьше рассказывайте о себе. В предварительном разговоре я представил вас работодателю, как личность, пострадавшую от прежнего режима и временно потерявшую трудоспособность. Чтобы от вас не потребовали сертификата.
– Пострадавший от прежнего режима? Неужели вы представили меня растлителем малолетних?
– Я ценю ваше чувство юмора, Семен Иванович, но постарайтесь сейчас сосредоточиться на самом главном.
А вот уже и приехали. Очень мне не хотелось из лимузина выходить, Кривицкий меня чуть ли не за шиворот в автомастерскую втащил. И тут же растаял, словно привидение поутру, чтобы не портить свой портрет таким обрамлением, как я. Тут я могу его понять, не будем требовать от людей невозможного.
Пять лет назад автомастерские еще были полны дядек в грязных спецовках, полнились штабелями шин и прочими деталями, сваленными на пол около обшарпанных стен. А сейчас это фактически офис. Руки сотрудников бегают по виртуальным клавиатурам, глаза скользят по виртуальным экранам; между полом и потолком крутятся-вертятся голографические модели машин; за прозрачными стенами офиса, в производственном помещении, орудуют гибкие манипуляторы, похожие на собрание змей. Они собирают или совершенствуют автомобили на индивидуальный вкус.
Меня как обухом стукнули – стою, боюсь, как и в тот день, когда впервые увидел дубину с гвоздями, которую применял Иван Магометович для обороны от конкурентов. Как не боятся, я же пять лет дикарем прожил, на кулаке спал, на пеньке сидел, под забор ходил, как по малой, так и по большой нужде.
Хозяин мастерской не подал виду, что я ему напоминаю бомжа, и будто не обратил внимания на персональные данные, которые сканер считал с ID-чипа, вживленного полицией в тонкие кости около моего глаза. Хотя там было указано мое «постоянное место жительство» в деревне под названием... назовем ее Засранкино для благозвучности. Но было видно, что Кривицкий для этого мужика – авторитет.
Блин, я и на стуле-то разучился сидеть, все же больше на корточках у стены. А тут не просто стул, но интеллектуальное седалище, мудро взаимодействующее с моей задницей и спиной. Интерфейс, как у компьютера. Не так запрограммировал этот стул и сразу полетел вверх тормашками.
Я весь вспотел, пока садился, а вдобавок мне на нос опустились очки виртуального обозрения. Я стал ошалело мигать, как дикий степной гунн, попавший во дворец китайского императора. За те пять лет, что я выпал из айтишной темы, виртуальные клавиатуры и экраны превратились из дива дивного, выставленного на выставке, в заурядное дело. К концам моих пальцев сразу «прилипло» десяток виртуальных окон, хуже соплей. Я еще чувствую, что все сотрудники наблюдают за моими трепыханиями, хихикают. Но тут милосердный Ахурамазда послал кафе-тайм и сотрудники мигом «вознеслись». Над нами как раз проплыл воздухоплавательный общепит, здоровенный цеппелин, спустивший трубу лифта... Мне наконец удалось отлепить виртуальные экраны от своих пальцев и разобраться с механикой современного программирования.
Создатели современных инструментов программирования добились не только зрительного представления математических объектов, но и тактильного – их можно было щупать, толкать, вращать. К концу перерыва мне это даже понравилось – если операторы и операнды не могли сойтись вместе, то они просто вылетали из моих рук, если могли – то мигом слипались. Построение программного кода нынче было веселым занятием и напоминало игру Лего.
Лифт воздушного ресторана спустил коллег обратно и они, заметив, что мое обалдение прошло, мигом обступили меня и стали несколько заунывно поздравлять со вхождением в team. Про то, что я «жертва прежнего режима», их начальник уже растрындел, и мне осталось только важно надувать щеки, когда мне рассказывали, как я страдал. Пока исполнялся этот ритуал, я по большей части рассматривал баб. Женщины в наши допотопные времена как-то лучше были, нежнее, с замечательными выпуклостями. А эти нынешние амрашки – в плечах шире, чем я; задницы плоские, тазы узкие, движения резкие, голоса металлические, «излучают динамизм и оптимизм». Такой, с позволения сказать «бабе», родить ребеночка так же сложно, как и кофейнику. Для этого дела теперь применяются мамы-суррогатницы из аборигенского населения. А на мужиков вообще лучше не смотреть, вдруг как ответят долгим пристальным взглядом. Все амраши находятся в диапазоне от метросексуалов до чистых педиков. Ни одной морщины, губы пухлые, красные – срамота, обеспеченная пластиковыми имплантами и зародышевыми клетками нерожденных младенцев...
