С полминуты из окна доносились неразборчивые слова на повышенных тонах, напоминающие звуки скандала, потом оттуда выглянула худющая девочка. Личико совсем как морковка, а вся как палочник. Есть такое насекомое, я когда-то держал их у себя, целую банку. Если выразиться более элегантно, то девочка была как палка. Воплощенная анорексия.
– Ты, кажется, забыла поесть, – сказал я вместо приветствия.
– Я просто не хочу ничего есть, – ответила «палочка». – Я не хочу жрать их еду. – Акцент у нее был как у всех амрашевских деток, пытающихся говорить по-русски.
– А я хочу, – честно сказал я, ведь мы, «индейцы», никогда не врём. – Я все время хочу кнедлики, бублики, фрикадельки, клецки, патиссоны, круассаны и... Список можно продолжать хоть до завтра.
– Серьезно?
– Правда. Ты что, не видишь, как у меня текут слюнки?
Потом из окна выглянула женщина. При виде меня её растерянное лицо стало строгим и гордым, как у римской матроны.
– Что вы тут делаете? – сказала она без всякого акцента, однако с типичными обертонами строгого рабовладельца.
Да, да, знаю, шабашники, вроде нас, не имеют права подходить к жилым строениям ближе чем на пятьдесят метров. Если бы на нашем месте работали биомехи[12], то им, наоборот, надлежало бы не удаляться от жилья дальше чем на полсотни метров. Они ведь могут повредиться, переохладиться или перегреться, их могут украсть – а они, в отличие от нас, стоят ой как дорого.
– Мы случайно повредили коаксиальный кабель, ведущий к вашей резиденции – честное слово, мы не виноваты, подрядившая нас организация не указала его на плане. Я пытался понять, куда он ведет. Да вот еще это...
Я показал консоль.
– У меня чистые руки. Честно.
И в самом деле, я мыл их только вчера.
– Бросьте это в мусорный бак, – отрезала мадам. – А насчет кабеля не волнуйтесь так – я вызову нашего электрика, он сам все проверит.
– Нет, не выбрось, – из окна снова появилась девочка-палочка. – Это моя любимая консоль. Пусть дядя принесет ее сюда, а я угощу его твоими пирожными.
– Но этот господин совсем не хочет есть.
Какой фальшивый голос был у этой мадам. Но девочка сразу опровергла свою мамашу.
– Он только что сказал, что хочет. Пусть придет сюда, и мы вместе поедим. Пожуем-поболтаем.
На лице женщины выписалось страдание. Ее можно было понять и даже представить себя на ее месте. Богатые тоже плачут, страдают, переживают – это нам, голи перекатной, внушили с помощью бесконечных мыльных сериалов. С одной стороны эта мадам привыкла угождать своему странному ребенку, с другой – я был для нее опасен. Какой-то подонок из низших слоев, наверняка криминальный, скорее всего несущий биологические и информационные вирусы, инфосифилитик, сифоинфилитик. Наверное, еще год назад я застеснялся бы и оставил ее самостоятельно решать проблемы со своим ребенком. Но за этот год моя совесть куда-то подевалась, сдулась, исчахла.
– Эй, давай поднимайся на второй этаж, – знай себе нудила «палочка». – Чего тянешь, что ты там стоишь, как памятник?
– Если вы не возражаете, хозяюшка, я зайду на десять минут. Так, наверное, будет лучше для вашей малышки. И кроме того, мне есть, что сказать ей насчет правильного питания.
На лице женщины обозначился перелом. Душевный перелом.
– Ну хорошо, десять. Я сейчас спущусь и открою вам.
И дверь действительно распахнулась. Чтобы я мог войти, хозяйке пришлось отключать робостража, который уже потянул ко мне свои щупальца.
– Выдохните сюда, пожалуйста.
Я дыхнул в трубку, на ней зажегся зеленый индикатор. Теперь хоть буду знать, что у меня нет туберкулеза и серозного менингита. А вши, надеюсь, не разбегутся – не кони же.
Впрочем, дальше первого этажа мне подняться не дали. Бдительная женщина остановила меня в подсобке около кухни. Ничего такая подсобка, я бы согласился в ней прожить всю оставшуюся жизнь, особенно если будет доступ на кухню – а там картошечка сама чистится, кастрюльки сами по плите скачут на магнитных подушках, а холодильник рассказывает и показывает, какие блюда можно изготовить из всякой снеди, лежащей у него во чреве.
Вбежала девочка-палочка. Даже влетела. Похоже, ее легкое тельце перемещалось под действием сквозняка.
– Гамбургер хочешь?
– Давай вначале твою консоль проверим.
– Да дерьмово она работает, уже неделю. Поэтому я и выбросила ее в окно, когда онлайн вырубился. Папа говорит, что может ее починить, только ему неохота свое время тратить на эту окаменелость.
– Мне охота. Я тоже окаменелость.
Консоль включилась по голосовой команде и начала загружать операционку «Линукс Убунту». Штучка в самом деле антикварная, с корпусом из какого-то золотистого металла и изумрудными кнопками. А неисправность оказалась хиленькой – один из дисковых разделов переполнился. Сто лет неиспользовавшиеся файлы я удалил, файл подкачки уменьшил. Это минут десять у меня заняло.
– Так ты получается круче моего папы, – подытожила «палочка», дотошно проверив работу консоли.
– Я бы этого не сказал. Просто твой папа – человек будущего, а я – вождь одного маленького забытого племени, в котором кроме меня никто уже не числится.
– А где твои перья, вождь?
– Потерял, потому что носил набекрень, как матросы бескозырку. Ладно, я пошел, меня уже бизоны заждались.
– Ты ж голодный, – напомнила девочка. – У нас весь холодильник забит жратвой. А холодильник у нас здоровенный, как шкаф. Даже не понимаю, зачем нам такой холодильник?
– Попробуйте мои жареные колбаски, – вымучила из себя хозяйка, – это баварские охотничьи вурстхен.
Честно говоря, я на эти «вурстхен» набросился как бешенный зверь, с утра же почти не жрамши, у меня на свежем воздухе аппетит зашкаливает. Соблюсти декор уже не получилось. Я, если б представилась возможность, и хозяйку бы сожрал. Пухленькая такая.
– Ты присоединяйся, – переведя дух, сказал я «палочке». – Как звать твое превосходительство?
– Николь. Никки.
Что ж это с именами нынче творится? Куда Маши-Наташи подевались, растаяли что ли как снегурочки вместе с полярными льдами?
– А чего сама не ешь-то? Ты же настоящий гвоздь, Никки. Вырастешь, будешь как вешалка. На тебя тогда пальто будут вешать по ошибке.
– Уже ем, – сказала девочка и откусила от колбаски под восхищенные взгляды своей мамаши, потом еще и еще. – А я не хотела есть, потому что мир – ужасен. Он – противный!
– И плевать на мир. Чего о нем думать? Он-то про нас не думает. А чем он тебе ужасен?
И она рассказала про какого-то белого медвежонка из зоопарка, у которого слишком маленький бассейн и который никогда уже не сможет увидеть свою ледовую родину, потому что все льды растаяли.
