– Смотри на меня. Внимательно смотри… Ты хочешь быть актером? Тебя предупреждали, когда ты в училище поступал, тебя предупреждали, что актер занимается стриптизом? Обнажает душу? Тебя предупреждали, что будет ТАК, ты что же, не поверил?
– Про Пещеру никто не играет, – сказал парень шепотом. – Если про любовь… Я могу какую угодно сцену, самую интимную, нагишом… Но про Пещеру никто…
– Мы играем про любовь! – голос Рамана сделался железным, как корабельная цепь. – Ты пойми, мы играем про людей… не про Пещеру! Будь она проклята, Пещера, мы играем про людей, про любовь, понимаешь?!
Парень молчал, но паника в его глазах понемногу гасла, стиралась, как рисунок на асфальте стирается под тысячами ног.
– Ты любишь Лицу? – спросил Раман, поцепче ухватываясь за его плечи.
Парень молчал.
– У тебя есть девушка?
– Есть… Дора…
– Мне надо, чтобы эти два месяца перед премьерой ты любил Лицу. Она красива. Она талантлива. Найди, за что ее любить.
Скрипнула дверь.
Красивая и талантливая Лица стояла на пороге – потертый спортивный костюм, балетные тапочки, в руках – поднос с дымящимися чашечками кофе.
Он не стал брать эпизодов Пещеры. На сегодняшнюю репетицию вполне хватало бытовых сцен.
Валь репетировал хорошо. Он просто на диво удачно репетировал – может быть, потому, что и Лица была расторможена, внутренне разбужена, Раман не раз и не два похвалил себя за удачный выбор – у этих двоих уже есть сцепка. Ансамбль, которому позавидовали бы маститые профессионалы.
Он поощрял обоих. Он совершенно искренне рассказывал им, какие они замечательные актеры, и оба, кажется, были довольны; крах наступил внезапно, и, когда Раман осознал его, было уже поздно.
Валь не явился на вечернюю репетицию.
Раман, чья интуиция тут же завопила о несчастье, самолично направился в общежитие; от подъезда общаги отъезжала машина «Скорой помощи». И перепуганной толпой стояли квартиранты.
«Я боюсь! О Пещере нельзя говорить вслух, она отомстит!..»
Вахтерша заламывала полные белые руки:
– С пятого этажа… Стекло выбил, порезался… Врачи говорят, у него помутнение рассудка. На кусты упал, живой остался, но, говорят, шею сломал… Шею сломал, понимаете…
Раман ничего не ответил.
* * *
Оказывается, Влай перезвонил Стефане, и та вихрем примчалась с работы.
Павла, растерянная, стояла посреди прихожей; после объятий последовало некоторое замешательство: Стефана никак не могла понять, почему у прибывшей из больницы сестры такие перепачканные землей брюки. И куртка в древесной смоле, и нету с собой ничего, даже зубной щетки.
– Почему они не предупредили меня? Я бы забрала тебя прямо из больницы… И потом, я хочу говорить с врачом. Где твоя история болезни? Какие будут предписания, может быть, тебе надо в санаторий? И потом, Павла, что это за чушь, какие-то люди звонят и спрашивают, правда ли, что тебя насильно упекли в сумасшедший дом… Какие-то совершенно непонятные статейки, при чем тут этот режиссер, Кович, он ненормальный?..
Митика носился по дому с поросячьим визгом, Влай жарил на кухне какие-то блинчики, и Стефана поставила перед Павлой полную тарелку, а когда та отказалась, страшно обиделась:
– Но это же делалось специально для тебя! Влай терпеть не может возиться на кухне, он специально для тебя старался, а ты не хочешь даже попробовать?!
Павла попробовала. Вымучено похвалила и отодвинула тарелку.
– А я ведь только вчера звонила этому доктору Барису, – сообщила Стефана возмущенно. – Он сказал мне, что твое состояние стабильно, без резких изменений… Как они могли так внезапно тебя выписать? Или они не закончили курс?!
Павла безучастно смотрела, как Митика пускает мыльные пузыри над кастрюлей с борщом.
– Алло, – говорила Стефана, придерживая плечем телефонную трубку. – Это клиника? Доктора Бариса, пожалуйста… Это Стефания Нимробец. А? А когда он будет?..
В передней коротко вякнул дверной звонок.
– Влай! – крикнула Стефана, отводя трубку в сторону. – Открой!
Все как раньше, подумала Павла удивленно. Ничего не изменилось. Безвременье – сегодня, завтра, год назад…
Митика выдувал самый большой, самый красивый пузырь, по тонким мыльным стенкам плясали цветные разводы, а внизу набрякала прозрачная капелька, готовая сорваться в борщ. Митика дул, раздувая щеки, пузырь крутился на соломинке, как глобус.
– Влай! – крикнула Стефана. – Кто там? Кто пришел, это Рада?..
Митика возмущенно завопил, потому что пузырь лопнул, так и не сорвавшись с соломинки.
– Влай, если это Рада, то пусть идет скорей сю…
Стефана запнулась. В дверях кухни стоял смуглый мужчина в замшевой рубашке, с чуть несимметричными чертами лица, с ярко-зелеными глазами, пристальными и рассеянными одновременно.
– Ну вот, – сказала Павла в наступившей тишине. – А это, Стеф, господин Тритан Тодин, сокоординатор Познающей главы.
Который играет со мной, будто Митика с мячиком, хотелось ей добавить. Но она промолчала.
– …И ты мне больше не веришь?
Павла молчала.
В ее собственной маленькой комнате Тритан казался чужеродным элементом. Пришельцем, едва ли не привидением.
– Павла, ты мне и правда перестала верить?
Павла молчала.
Ей действительно хотелось, чтобы Тритан растворился в воздухе, подобно призраку. Пусть уйдет все хорошее, что было с ним связано – но и плохое пусть тоже уйдет. Не было ничего, ни саага в вечерней студии, ни больницы, ни мертвого мужчины в водительском кресле, ни схватки егерей… А впрочем, и была ли схватка, сейчас, спустя сутки, осталось воспоминание о воспоминании, не больше…
– Вот твой паспорт, – сухо сказал Тритан. Почему он говорит так сухо, подумала Павла, это несправедливо с его стороны… Или ему удобно стать в позу обиженного?
– Вот твой паспорт, но я его тебе не отдам. Сейчас мы вместе поедем в одно место. С документами.
Меня арестовывают, подумала Павла устало. Сажают в изолятор, как социально опасную особь.
– У тебя есть что-нибудь приличное из одежды? Платье?
И, не дожидаясь ее ответа, он открыл дверцы шкафа и по-хозяйски осмотрел хранящееся там добро.
Павла села на кровать. За прикрытой дверью возился, подслушивая, Митика; неужели прав был Кович и все, что связывало ее с Тританом – всего лишь интересы некого темного, не очень благородного дела?..
– Черт возьми, Павла, тебе давно пора обновить гардероб… Вот это платье подойдет. Надевай.
Он говорил без нажима, но Павла не нашла возможности ослушаться. Приняла из его рук свое самое нелюбимое, слишком длинное платье, мертвыми пальцами расстегнула молнию. Вдруг застеснявшись, оглянулась на Тритана – и тот демонстративно отвернулся.
