Дэнджерфилд протянул руку, чтобы взять у бармена две кружки с пенистым разливным пивом. Они забились в самый угол, поставили кружки на полочку. Тони вытащил коробочку с окурками.
— О Господи, Тони!
— Я вытащил их из камина у американца в Тринити. Они выбрасывают их, не докурив.
— Выброси их. И позволь мне в эти времена изобилия угостить тебя пачкой настоящих сигарет.
Они сидели совсем рядом, сгорбившись над кружками с темным пивом и потягивая сигареты. Наступает час, когда в Дублине начинают позвякивать стаканы. Утреннее отчаяние и послеобеденные переживания сменяются весельем, которое постепенно овладевает всеми и вся. Я смотрю в лицо Тони, которое символизирует для меня Ирландию.
— Чем ты займешься, Тони, если когда-нибудь разбогатеешь? По-настоящему разбогатеешь.
— Сказать тебе правду?
— Да, правду.
— Первым делом я закажу костюм. А затем я оправлюсь в «Севен-Тис» и выложу сотенную на стойку. И напьюсь там до чертиков. Пошлю еще сотню фунтов О’Кифи и напишу ему, чтобы он возвращался. И может быть, даже если я буду для этого достаточно пьян, установлю на тротуаре на углу Харри и Графтон-стрит мемориальную доску в память Перси Клоклана, содержателя борделя, который выпускал газы на этом месте, да будет земля ему пухом. А затем я начну от Грин-Колледж и дойду до самого Кэрри, не пропуская ни одного бара по дороге. У меня уйдет на это целый год. И наконец я доберусь до полуострова Дингль. Побитый жизнью, промокший и без гроша в кармане, я дотащусь до самого его края, усядусь у моря и начну рыдать.
— Возьми вот это, Тони.
Себастьян положил сложенную банкноту в фунт стерлингов на ладонь Маларки.
— Спасибо тебе, Себастьян.
— Пока, Тони.
— Удачи!
Они пожали друг другу руки. Себастьян допил свой бокал. Выставив руки перед собой, он пробрался сквозь толпу одетых в пальто мужчин и вышел на улицу. Постоял на углу. Посмотрел на темное, грозовое небо. Булавкой застегнул воротник макинтоша у самого горла. Чтобы защититься от пронырливых сквозняков. Засунуть руки в холодные, сырые карманы. Стараюсь согреться, растирая в ладони мелкие монетки. У меня уже есть паспорт. Осталось только два часа. По улице прогуливаются проститутки. А вот там посудный магазин. А вот здесь магазин скобяных изделий с большим черным окном. Подумать только, сколько там тазов, медных труб, ванных и газонокосилок. Мне нравится эта страна. Я бы хотел умереть где-нибудь здесь, в сельской местности, и так, чтобы кладбище было неподалеку. Последняя поездка по проселочной дороге. Гроб без ручек. И одна только просьба — не заколачивайте крышку слишком плотно.
Себастьян зашел в боковую дверь «Кровавой Лошади». Выпил рюмку «Золотого Ярлыка». К нему подошел субъект в английском костюме, разговаривавший, однако, по-французски. Я сообщил ему, что у меня зеленая желчь. Ага, вы говорите по-французски, сказал он. Ах ты, ирландская морда.
Из дверей. На улицу. Вниз по ступенькам. Заглянул в окно. Постучал в дверь. Шарканье ее шлепанцев. Мучительная минута нерешительности. За дверьми — плоть, которая сливалась с моей. И я облизывал ее, щипал, толкал и щекотал. И такая пышная грудь. А забыть такой зад, как у нее, просто невозможно. Прошу тебя, сердце, не стучи, как молот по адской наковальне. Наконец из-за двери показываются ее волосы.
— Это я.
— Ах!
— Мне можно зайти? Ну, пожалуйста. Я знаю, что я большая грязная свинья и все такое. Мне известно. И все же…
— От тебя несет спиртным.
— Успокой мою душу, Крис, как и положено преданной дочери римско-католической церкви.
— Ну что ж, входи. Садись. Не нужно стоять. Я не хочу, чтобы меня использовали. Как скажем, туфли. Почему ты раньше не приходил?
— Я отбываю в Лондон. Через час. На корабле.
— У меня нет причин для веселья. И твоя окаменевшая душа не в силах мне помочь.
— Ого. Спокойно, спокойно. Я не хочу, чтобы ты сердилась. Пожалуйста. И душа у меня не каменная. Скорее, она сделана из извести или яшмы.
— И почему ты мне раньше ничего не рассказывал? Дела твои были запутаны, и вы часто ссорились.
— Да, были запутаны. Но прошу тебя, пойдем куда-нибудь, выпьем.
— Нет.
— Ну, пожалуйста.
— Кто я, по-твоему, такая? День за днем я ждала тебя в этой комнате. Совершенно одна. И надеялась, что ты придешь. А от тебя ни весточки, ничего. На что это, по-твоему, похоже? Разве ты понимаешь чувства женщины? Да ты ничего в жизни не понимаешь.
— Я понимаю в жизни. Я тоже еще жив.
Она повернулась. Расправила трусики. Провела утюгом по кружевам. Сложила их и положила в стопку чистого белья. Себастьян уселся, чуть-чуть расставив ноги, лицо его выражало готовность внимательно слушать. Локтями он оперся о колени, а ладони поддерживали подбородок.
— Неужели ты не мог написать?
— Я думал об этом!
— А теперь ты зашел только для того, чтобы сказать, что уезжаешь. Как будто это так просто. Неужели ты никогда не страдал? И не чувствовал себя несчастным?
— Я наделал ошибок. И я не знаю, когда они решат меня схватить. Но я вовсе не бессердечный. Мне бы только немного отдохнуть. И я смогу тебя отблагодарить. Я не забываю хорошего к себе отношения. Но когда я рискую быть пойманным и избитым, когда меня преследуют, то мне приходится идти на крайние меры. В Лондоне я все начну сначала. За океаном мне причитаются кое-какие деньжата. И не такой уж я плохой человек.
— Не будь дураком.
— В Ирландии мне пришлось нелегко. Сплошные зуботычины и оскорбления. Ты можешь приехать в Лондон.
— Пришли мне приглашение.
— Так ты приедешь? Приезжай, ради всего святого.
— Пиши мне. Твое пальто выглядит нелепо.
— Мое волшебное пальто. Поцелуй меня.
Они целуются в этом заброшенном подвале. В прихожей слышатся чьи-то шаги. Он держит ее за теплую мягкую руку. Мне удалось восстановить мир. Наверх по ступенькам и на улицу. Последний взгляд. Прощай. Порывистый ветер и дождь бьют меня по спине. Перехожу улицу, чтобы вскочить в теплый, ярко освещенный автобус. Я вижу, как Крис закрывает дверь. Водитель сигналит. Теплый, влажный воздух. Протираю запотевшее окно, чтобы рассматривать витрины с рядами игрушек, коровьими окороками и грязные окна тайных питейных заведений.
На набережной среди сгибающихся под тяжестью поклажи людей, спешащих по напоминающим конфеты булыжникам к освещенным трапам стоящих на причале кораблей. Чайки машут в темноте белыми крыльями. Возле входа среди такси и разносчиков газет прощаются пассажиры. В последний раз покупаю «Ивнинг Мэйл». Я еду на Восток. Туда, где цивилизация пустила более прочные корни.
