«Джа с тобой! Да не надо думать столько о будущем!» — вспомнился дедушка с его любимой фразой. Он еще смешно улыбался при этом и взмахивал руками так, что огромные рукава его хламиды на мгновение становились похожи на цветастые крылья какой-нибудь тропической птицы. «Все, что ты думаешь и переживаешь — ерунда. Судьбе неинтересно, чтобы с тобой случилось как раз то, что ты предполагаешь и так ясно видишь в своих мыслях о будущем: она любит сюрпризы»…
Как он был прав… но мысли от этого никуда исчезать не собирались…
Рон любила Влада, и это была ровная и прочно пустившая корни любовь, в которой не было места безумной страсти. Влад был счастлив. Он уже почти не говорил о Хранителях и «прочей ерунде», все больше — о ребенке, о счастье, иногда о солнце, которое, как он верил (именно верил — по человечески, — а не знал, как Бог…), должно вернуться. Он стал чаще улыбаться. А с каждой улыбкой ясно и четко проступали на лице мелкие морщинки, которые в тридцать лет еще таятся в уголках глаз, а к сорока годам уже теряют всякое желание прятаться.
Улыбка любимого человека грела сердце. Влад казался Рон красивым, хотя кто другой вряд ли назвал бы красивым этого человека с пересеченным шрамами лицом, которого уже коснулась самая настоящая старость.
В конце концов, тело — лишь оболочка… у него был очень ясный и светлый взгляд, от которого веяло поистине солнечным теплом. Можно было тонуть в синеве глаз и часами смотреть в них, не моргая.
…о Рон и Владе шептались по всем углам Храма, не решаясь, правда, говорить открыто. Двоим было все равно. Порой можно было подумать, что у них свой микрокосмос, как у радиксов. Что они живут в реальном мире от силы наполовину.
Но однажды, подумала Рон, в Храме появится Дан. Это иллюзия, что он исчез из ее жизни.
Дан… высокий, тощий и нескладный подросток. Ему 17. А жизнерадостности на все 5. Он любил свою Рон, как любят мальчишки-романтики. Перед любимой девушкой вся жестокость настоящего снайпера, мало того, «Невидимки», куда-то исчезала, забивалась в самые дальние уголки сердца, поджимая хвост. Безумство юности, летучее и мечтательное, воплощенное в живом человеке, и необыкновенная нежность, когда тяжелая рука, уже ставшая умным оружием, предназначенным убивать, становилась легкой, как перышко, и нежной, как дыхание, касаясь Рон.
Однажды он вернется. Все узнает. Он не сможет смириться с этим никогда. Дан будет сражаться насмерть. Даже с Владом. Даже не имея ни единого шанса победить. И он умрет…
Этот мысленный образ умирающего, истекающего кровью Дана, расплывчатый и какой-то нереальный, заставил сердце Рон дрогнуть. Ее давняя детская любовь была еще жива. Или это было чувство вины? Или чувство ответственности за того, кто тебя любит?.. как «за тех, кого мы приручили»…
Мы в ответе за тех, кого приручили,
Говорил в своей сказке Экзюпери.
Мы в ответе за тех, кто нас полюбил и
С надеждой доверил нам тайны свои…
Она уже давно не хранила готовых стихов в памяти. В последнее время стала записывать. На страницах купленной на Базаре довоенной брошюрки, с которых время почти стерло текст: он поблек и обкрошился…
Обхватив голову руками, Рон закрыла глаза… Счастье, как ты недолговечно… жизнь все равно догонит и добьет… говорят, счастливым завидуют Боги…
«Джа с тобой! Да не надо думать столько о будущем!»…
Дедушка, опять ты со своим Джа… Джа итак со мной: вот сидит рядом, смотрит на меня и улыбается. У него форма «Грифа», руки старого воина и взгляд, полный солнца. Он со мной. Бог со мной. И что?.. Сейчас он просто человек, и я хочу, чтобы все так и осталось…
— Знаешь Влад, — Рон неожиданно нарушила тишину, — я видела тебя во сне, очень давно.
— Правда? — улыбнулся он.
— Да. Мне так кажется. Я не помню лица… У тебя была зеленая футболка.
— Эта? — Влад зачем-то внимательно посмотрел на футболку, оттянув ее за ворот. — Ну, такая есть не только у меня…
— Я помню голос, — сказала Рон. — Это был ты. Я сразу узнала. Еще когда ты был Денисом. Мне было достаточно увидеть тебя, и ты показался мне родным и знакомым.
Влад не отвечал. Молча смотрел на Рон и улыбался.
— Я больше не хочу знать будущего, — сказал он. — Я закрыл на него глаза. Теперь я обычный человек, в небытие и в незнании. И я говорю: будь что будет.
— Не убивай Дана, Влад, — кажется, Рон высказала мысль с середины.
— Кого? — переспросил Влад.
— Дана. Это мой муж. Когда-нибудь он появится здесь, тогда он бросит тебе вызов. Он тебе не соперник… он младше и слабее… не убивай его, Влад… я очень любила его когда-то…
— Клянусь, что ни один волос не упадет с его головы! — торжественно пообещал Влад, положив руку на сердце. Рон почему-то сразу стало спокойнее.
Это неожиданное облегчение и спокойствие, а еще ленивая пляска языков пламени и усталость, накопившаяся за день, клонили Рон ко сну. Она не заметила, как уснула, свернувшись калачиком на матрасе, и как чья-то рука накрыла ее одеялом и убрала с лица непослушный локон… Рон тоже больше не хотела знать будущего. «В небытие и в незнании» всегда так спокойно…
Найти Влада оказалось не так просто, как Сергей думал вначале. Пришлось сначала разыскать того парнишку, который выучился у него стрелять. Парнишка был выпивши по случаю какого-то праздника, и мозги у него соображали неважно. Правда, хороший подзатыльник, отпущенный ему Серегой за пьянство и тунеядство, несколько ускорил ход его мыслей.
Единственным точным местонахождением Влада оказалось храмовое подземелье.
Надо сказать, Серж еще помнил землетрясение — он был тогда уже взрослый, но страх перед подземельем, из которого его вытащили полумертвым, остался самый что ни на есть детский: панический и неуправляемый.
Великий командир минут пять собирался с силами, решаясь войти в эту дыру, похожую на беззубую пасть, в которой видны были три ближайшие ступени, освещаемые висящим на стене факелом. Сергей снял факел и стал осторожно спускаться вниз. По мере того, как винтовая лестница уводила его под землю, а храмовский шум затихал, становясь призрачным напоминанием о суете и жизни наверху, Сергей чувствовал себя все хуже. Казалось, стены давили, стены слышали, стены дышали, стены прятали от взгляда кого-то, кто ведет за ним ночную охоту. Разум понимал, что все это глупые детские страхи; сердце бешено стучало и разума не слушалось. Страх становился уже почти чем-то физическим, словно плещущийся в груди кипяток.
Радиксы были правы: здесь энергия нигде не текла ровно… возможно потому, что подземелье считали своим домом двое, скажем так, не совсем обычных людей… или тут сказало свое слово давнишнее землетрясение, отпечатавшее весь ужас, боль и страдания в глубине стен… Энергия скакала здесь, будто тысячи беспокойных молний, движущихся по закону броуновского движения, по закону хаоса. Здесь был чей-то ужас и чья-то давящая железная воля. Сергей тоже это чувствовал(как и все остальные храмовцы), хоть и был обычным человеком и не разбирался в энергиях. Ему просто было жутко.
