Время остановилось. Не замедлилось, а именно остановилось. Кто-то объявился в рубке «Атланта», посмотрел на Гагарина. Виктор не мог сдвинуться с места, чтобы разглядеть гостя, но почувствовал его внутреннюю силу и ужаснулся. Мощь незнакомца была настолько титанической, что не поддавалась всем возможным и невозможным оценкам. Без всяких сомнений он мог помочь спасти людей, но…
— Ты сможешь, — произнес он. Или Виктору это показалось?
Время вновь побежало в привычном для себя темпе, Гагарин выскочил из кресла, но никого не увидел. Мало того, ни психо-физического, ни энергетического, ни ментального следа он не заметил.
— Что за черт, — пробормотал Виктор, — галлюцинации?
На обдумывания не оставалось времени. Он мчался по палубам мертвого корабля, ежесекундно ожидая, что его собьют, но Человечество медлило. Возможно, корабли службы безопасности уже не видели смысла уничтожать противника, который внезапным образом перестал оказывать им сопротивление и умер.
До реактора он добрался за две минуты, побив всевозможные рекорды скорости, и понял, что не успевает. ФВ-генератор, который был установлен на «Атланте», пошел в разнос (если пользоваться древней терминологией), то есть скатился в яму неконтролируемого и безвозвратного забора энергии, и с минуты на минуту должен был взорваться. Оставалось только одно: уничтожить корабль извне, точнее свернуть самый опасный его объем в одномерный объект используя дыроколы.
Ни секунды не сомневаясь, Виктор попытался связаться с пилотами флота, используя свои телепатические способности, но понял, что «Атлант» экранирует все излучения, исходящие из него. Выходит, защита не пропала, а просто изменила вектор воздействия!
Это был конец.
И тут в голове Виктора возникла, возможно, самая безумная за всю его жизнь идея. Он осознавал, что если и сможет ее осуществить, то, скорее всего, не выживет, но сейчас это не имело никакого значения.
Усилием воли, подстегивая последние резервы своего нового организма, Гагарин начал окутывать силовым каркасом пространство вокруг реактора. Однако его кокон с одной стороны по вектору, направленному перпендикулярно плоскости эклиптики Солнечной системы, был тоньше и не таким цельным, и энергия, высвободившаяся из вакуума, в этом месте должна была прорваться, образуя небольшой по диаметру, но убийственно плотный и мощный поток. Именно на это рассчитывал Гагарин, задумывая свой безумный, самоубийственный план.
Лишь в последнее мгновение он осознал, что не увидит больше дорогих и близких для него людей, что никогда больше не обнимет и не скажет слова любви Кате, матери, отцу и друзьям. Виктор зажмурился, на его глазах сверкнула отчего-то холодная слеза.
— Прощайте, — прошептал он, чувствуя, что время истекло.
В следующее мгновение на месте реактора вспыхнуло новое Солнце и упругой волной ударило в защиту Гагарина. Он закричал, так сильно, что надорвал связки, но его план сработал. Защита выдержала, а вся энергия, преобразованная в тонкий луч света, прошибла корабль насквозь, уходя в межзвездное пространство.
Сжав зубы так, что потрескались лицевые кости, Виктор держал защиту до последнего, прекрасно понимая, что умирает, но оставляет жизнь людям, населявшим целую планету, а земной флот, собравшийся плотным кольцом вокруг погибающего корабля, видел страшную и в то же время захватывающую картину: на фоне Марса из песчинки корабля в высь бил ослепительно белый поток света — символ не рожденной звезды, символ мужества и самоотверженности одного человека.
Спустя пять минут столп огня иссяк, разрушив реактор до основания, и звездный левиафан, бывший когда-то грозным оружием землян, начал разваливаться на части.
Грохот повсюду стоял такой, что, казалось, в Москве, впрочем, как и по всей России, жители не Новый год отмечали, а вели активные боевые действия, причем с применением артиллерии и авиации. Однако такая шумная обстановка даже радовала, создавая неповторимый колорит этому великолепному празднику. Нам в очередной раз с экранов телевизоров и из динамиков радио, последние пять минут уходящего года вещали, что предыдущий год был сложным и неоднозначным, но мы, по сравнению с прошлым, начли жить лучше, а в году грядущем обязательно сделаем еще один шаг вперед, к светлому будущему. Чаще всего же случалось, что слова так и оставались словами, но люди охотно верили, не в этого человека на экране, не в развивающийся триколор за его спиной и не в горящую рубиновым огнем звезду на Спасской башне Кремля. Люди верили в волшебство, в магию этой единственной в году ночи, когда все их желания могли сбыться.
Максим воткнул направляющую фейерверка поглубже, тщательно, в который уже раз все проверил и поджог шнур.
— Отходи, давай, — бросил ему Романов, — а то улетишь на Луну, кто тебя оттуда снимать будет.
Ребята весело засмеялись. В двадцати метрах от дома Максима, на хоккейной коробке, покрытой слоем чистейшего снега, одногрупники решили устроить маленькое светопреставление и собрались всей компанией, благо от институтского общежития было рукой подать.
Шел четвертый час ночи, но народ на улицах и не думал расходиться. Везде гуляла и веселилась молодежь, небо, затянутое облаками, ежесекундно озарялось разноцветными сполохами.
Громов поспешно отбежал и вовремя — в воздух, метров на двадцать взлетел зеленый факел, взорвалась, разделяясь на десять таких же частей, но поменьше. За первым последовал второй — синий, потом красный и опять зеленый.
— Красиво, — задумчиво произнес Игорь, глядя в небо.
— Главное, чтоб не китайские оказались, — поддел приятеля Романов.
— Да будет тебе известно, что Китай как раз является родиной фейерверков и…
— И еще — родиной некачественных товаров, — не унимался Сергей. — Телефоны, телевизоры, прочая бытовая техника, да даже машины; назови мне хотя бы одну вещь, которая более-менее нормально работала и при этом была китайского производства?
Игорь промолчал, потому что не любил оспаривать очевидные вещи.
— Вот, не можешь. И я не могу.
— Ага, — вмешался в разговор Громов, — и сами китайцы не могут.
Все опять дружно засмеялись, а Максим вспомнил свой первый разговор с друзьями после собственного пробуждения. Минуло уже полтора месяца, а это событие все не выходило у него из головы.
В тот день, едва проснувшись, он сразу почувствовал в себе изменения. Прежде всего, они затронули его психику, и это был настоящий шок, удар, который можно было не пережить. С его глаз будто спала пелена, и осознание того, кем он являлся все это время, что натворил, какую боль причинил своим близким и друзьям, вгрызлось в его совесть сотней острейших клыков, вывернуло душу наизнанку и заставило мучиться.
