Да ну и шут с ним, с Майком. Север рассказывал про Степной, столицу Урала; с воздуха, с «крысы», город похож на букет цветов или замерший фейерверк…
Увидав неизвестного Лилен чернобородого человека, особисты Седьмой Терры только что не завизжали, как фанаты на концерте.
— Чего это они?
— Это же Ценкович! — ответил Север, смеясь. — Борода! Он их всех там купит, продаст и снова купит со скидкой, как б/у!
— Во-во! — подтвердили хором, — все галактическое сообщество обует! — и принялись вспоминать, как однажды Эльнаумыч-Борода, пролетая над Эрэс, учудил что-то невообразимое. «По аварийной связи! — стонал Кайман, — «Вы, — говорит, — все психи, вам всем нужно оказывать квалифицированную помощь в стационаре!» Чигракова заметила, что некоторым безусловно, и рассказала байку: как удивился кто-то, узнав, что она по образованию психотерапевт. «Слыхал я о медсестрах-телохранителях, гувернантках-телохранителях, моделях-телохранителях, но психотерапевта-телохранителя вижу впервые».
Элия Ценкович. Тот человек, которого пытались убить. Судя по всему, сделать это непросто. С Анкай делегация должна было лететь сюда, на Землю-2, с официальным визитом, и готовилась новая попытка…
Триумвиры Урала и родители Лилен.
Как вышло, что они оказались в перекрестье одного и того же прицела?
Питомник…
Или не питомник?
Дельта просыпается и встает на лапы. Шевелит хвостом, приподнимается, оглядывает окрестности; тихо шипит в задумчивости. Лилен настораживается: нукта что-то почуял? Но беспокойство должно было передаться ей, как экстрим-оператору, а ничего…
Дракон медлит, шевеля верхней губой — и идет к ним.
Мимо Лилен.
К Юре Этцеру по кличке Кайман.
Тот довольно ухмыляется, бестрепетно скармливает Дельте половину жаркого и треплет дракона по темени, как большого пса.
Лилен сидит с открытым ртом.
Этого не может быть!
Есть, конечно, домашние породы, но Дельта — боевой… даже больше, чем боевой, у него нет оператора, он муж нуктихи, он почти дикий! Одно дело — дети, но с чего ему так доверяться, почти унижаться перед…
— Чего, Крокодилыч, опции демонстрируешь? — радуется Солнце.
— Тренируюсь… — бурчит довольный Кайман.
— Да какие там опции, — едва слышно замечает Димочка. — Они же родственники. Оба — рептилии…
Он удивительно тих и незаметен. Успел много выпить, но пьяным не кажется. Тонированной до снежной белизны коже бледнеть некуда; под ярким солнцем Васильев кажется серым и известково-пыльным. Когда он не пьет, то крутит на пальцах серебряные кольца, и под ними уже — болезненная краснота.
Шеверинский думает, что Птиц опять в депрессивной фазе. И опять из-за Кнопки. Сам взял и растравил себе рану. По-хорошему, не стоило тащить его сюда, но Север понадеялся на Лилен. Да и вообще казалось, что Димочка думает уже не о том. Он еще по пути рассуждал и злился: «Если Флейту Тихорецкую сняли с миссии на Терре-3 и перебросили сюда, обеспечивать безопасность…»
«Должен же кто-то обеспечивать безопасность, — вполголоса ответил Север. — Алентипална не может еще и об этом думать, у нее другие проблемы».
«Но здесь же я!» — изумился Птиц.
«Мы не полная команда, — из чувства долга напомнил Север, уже понимая, о чем речь. — Лена молодец, конечно, но на ответственное задание ее не потащишь. А Ручей или Мультяшка такое не вытянут».
«Это очень в духе Бороды… — вслух думал Димочка, задрав брови в беспомощной гримасе. — Слова дурного не сказав, услать в Зажопинск пузо на солнышке греть… И грей, пока тошно не станет…»
Шеверинский думал, что Бабушка поступает правильно, а Борода поступает эффективно. Алентипална попросила мать Птица позвонить сыну и утешить. Элия Наумович больно пнул Птица в самомнение.
«Север! — жутковато хихикнул Птиц. — Меня отстранили от работы».
Шеверинский только пожал плечами: твоя корректорская воля говорить «меня» вместо «нас», но утешать тебя я при таком раскладе не стану. Он подумал, что Таис кругом права, нужно было плюнуть на все и написать рапорт о расформировании. Когда-то им троим было хорошо вместе, но команда не заменит семью. Лена Полетаева выбрала правильно, и будет счастлива: Солнце мужик из мужиков. А ему поначалу казалось, что нельзя сейчас бросать Димыча, не по-дружески это, да и не хотелось отчаянно, пусть Ия намекала, что Птиц без мощного амортизатора рядом будет летать ого-го каким штопором. Но чем дальше в лес, тем больше дров. Птичьи свистопляски надоели до чертиков, и перспективы самые мрачные. Ну, прилетит Борода великий и ужасный. Скажет: «цыть!» — и Синий Птиц какое-то время будет шелковым. А потом? Даже если Лена бросит карьеру актрисы и пойдет учиться в Эрэс, это займет много лет…
«Где моя Кнопка?» — прошелестел Димочка, только завидев Полетаева.
«Ну почем я знаю, где у тебя кнопка», — спокойно ответил Солнце, глядя на него сверху вниз.
«А! — громогласно вспомнил Север, — Полетаев! как жена молодая?»
Солнце расплылся в улыбке настолько блаженной и гордой, что Таис неприлично фыркнула в фужер.
«Уже», — сказал Костя.
«Чего? — не понял Шеверинский, и вдруг осознал, — Ну вы! Ну вы… кролики!»
«Дело такое», — с достоинством отвечал Полетаев.
«В общем, десятерых вам, и чтоб у всех — не ниже десятки!»
«Р-разбежался!» — захохотал Солнце.
«А чего? У таких родителей!»
Птиц услышал и умер на месте, молча, не шелохнувшись. Сидел с тех пор тихо, только пил, крутил кольца, выламывал пальцы.
…А ведь не мотайся с психованным Димочкой по всей Галактике — не встретил бы свою собственную Ленку.
Север косится на Лилен: та во все глаза уставилась на Каймана, беседующего с Дельтой. Пушистые волосы растрепались. Облизывает губы от изумления, и те сладко блестят…
«Женюсь, — думает Шеверинский, — чтоб я сдох, женюсь. И детей… Сына».
Алентипална отпустит его с работы. Она, Бабушка, всегда за них, своих певчих птичек, детей Райского Сада.
Минако стоит над обрывом.
Ветер бьет ей в лицо, но гладкие волосы и широкие рукава кимоно неподвижны, точно изваянные в камне. В двух шагах от нее под скалой бьется море, позади колышутся зеленые кроны. Безупречно вырезанные глаза ее прикрыты, пальцы сплетены в плотном замке.
В двух шагах, под обрывом, нет уступов шириной больше пяди, нет камней. Если раскинуть руки, довериться ветру, как птица, то тело не будет разбито и обезображено. Принцессу найдут бледную и прекрасную, как при жизни…
Конечно, ей не дадут упасть. Минако-химэ слишком дорога отцу, чтобы он позволил ей уйти прежде себя, слишком нужна ему — единственная опора старости, отрада глаз. Но иной раз необходимо постоять так, на пронизывающем ветру, чувствуя, как смерть прикасается к виску прохладной щекой.
