— Я-то здесь при чем? Это же не моя выдумка.
Патрене снова ожесточенно зачесался и с яростью взглянул на собеседника.
— Ты меня убедил. Главный враг — мы сами. Никому нельзя доверять.
Торболи натянуто улыбнулся.
— Ты сегодня не в духе. Но уж мне-то ты можешь доверять. Разве я когда-нибудь тебя подводил?
— Нет, тебе я, безусловно, верю. Ведь ты подписываешь все документы вместе со мной.
Нижняя губа Патрене выпячена, пальцы беспрестанно скребут живот.
Торболи взбешен, он понимает, что оплошал, и пытается взять реванш.
— Ну что ты беспрерывно чешешься? Ни дать, ни взять — вшивый несианин.
— У меня крапивница.
Торболи мгновенно отшатывается.
— Ты уверен?
— Видишь красные пятна на животе? Конечно, ты предпочел бы узнать, что у меня проказа. Тебе это было бы только на руку. Все, все вы обрадовались бы, сдохни я сегодня! Но не надейся, я проживу еще сто лет. Вам назло.
— Не распаляйся. Ты похож сейчас на туземца, который страшится увольнения.
— Таких, как я, не увольняют. Они сами подают в отставку. Но вам придется долго ждать. Я намерен оставаться здесь до конца своих дней. И если разорюсь, то и остальные останутся без гроша. Вы накупили акций, не так ли? И ты больше всех. Знаешь притчу священников: да погибнет Самсон вместе с флибустьерами.
— С филистимлянами. Чем разыгрывать трагедию, ты бы лучше объединился с мистером Бессоном.
— Он уже объединился с другими, а нам остается лишь пристроиться в хвост. А если хвост застрянет, Бессон не поколеблется его отрубить. Три года назад я сам об этом подумывал, но ты меня отговорил. А теперь уже поздно. Нес — присоединившаяся планета.
Торболи нервно расхаживает по комнате, и его голова дергается сильнее обычного. Патрене видит, что Торболи и в самом деле взволнован. Если вначале это его радовало, то теперь он и сам испытывает чувство растерянности. Он хватает газеты и протягивает Торболи.
— Да, да, в «Новой Италии» это ясно каждому. Вот, можешь полюбоваться. Сплошные предложения об открытии домов культуры и стадионов для туземцев. Как будто священники уже не позаботились об их перевоспитании. Церковь, та давно присоединилась к партии победителей. А ты строил из себя антиклерикала. Интересно, что ты имеешь против церкви?
— Это мое личное дело.
Торболи не хочет признаваться, что в юности его выгнали из духовной семинарии.
— И потом, это не лучший ход. Кстати, кто тебе запрещал ходить в церковь? Я? Если хочешь знать, я на все согласен. Лишь бы ты встряхнулся. Ты одним своим замогильным видом наводишь панику. Люди смотрят на тебя и думают, что дела обстоят хуже, чем на самом деле. Я лично остаюсь оптимистом. К примеру, Торторелли работает отлично. Берет данные и без разговоров садится за работу. Ты же…
— А что я?.. Я прикидываю в уме наши возможности. И пожалуй, кое-что придумал.
Похоже, Торболи говорит это искренне, и Патрене меняет гнев на милость.
— Раньше меня считали неминуемым банкротом. А теперь… Я не собираюсь сдаваться. Сегодня получил письмо из Рима. Родные пишут, что скоро приедут.
— Вот и отлично. Может, и твой сын приедет. Нам нужны молодые руководители.
— А я, значит, конченный человек? Нет, сын не захотел стажироваться в колонии. Теперь мы чужие друг другу. Он полон новых идей. По его мнению, наше время прошло. Дудки! Здесь я хозяин и останусь им до последней минуты.
— Отлично, приказывай, хозяин.
Торболи налил себе двойную порцию виски, вернулся, сел напротив Патрене и вопросительно поглядел на него:
— Итак?
— Итак, для начала надо сходить к Торторелли и посмотреть, готов ли баланс.
В полуподвале, где работает Торторелли, так темно, что Торболи дважды споткнулся, прежде чем добрался до кибербухгалтера.
— Как это вы умудряетесь работать в темноте?
— Привычка, дотторе, — и Торторелли включает ради гостя еще одну лампу.
— Ну, а как продвигается баланс?
— Частичный отчет уже готов.
— Разрешите, я взгляну.
Торболи с уважением глядит на сложные вычислительные машины. Сам он хорошо знаком лишь с парамагнитными элементами, отключить которые под силу только высококвалифицированному кибернетику, да и то не сразу. Если эти элементы действуют, значит, все в порядке; если они вышли из строя, немедленно срабатывает автоматический сигнал тревоги, и к месту происшествия устремляются полицейские машины.
Торболи же специализируется на людях, которыми он управляет как послушными механизмами. Взять хотя бы Торторелли — это автомат, покорно и беспрекословно подсчитывающий колонки цифр.
Кибербухгалтер протянул ему лист бумаги, и Торболи сразу взглянул на итоговую сумму.
— Так у нас огромный пассив!
— Насчитал согласно вашим данным, синьор директор.
— Кретин! Тут какая-то ошибка!
— Может, я и кретин, но машина не могла ошибиться, а все данные мне дали вы. Разрешите, я включу магнитофон.
Голос кибербухгалтера звучит спокойно, и это еще больше раздражает Торболи. Услышав свой собственный голос, он бросается к магнитофону, чтобы нажать кнопку стирания. Но его останавливает рука Торторелли.
— Зря волнуетесь, дорогой директор.
Нет, это не рука, а стальные тиски! Торболи застывает на месте, и кибербухгалтер тут же отпускает его.
— Не понимаю, что вас так встревожило, любезный Торболи? Быть может, вы забыли кое-какие данные? Прошу вас, назовите дополнительные цифры, и мы проверим итог.
Торболи убежден, что кибербухгалтер втайне подсмеивается над ним. «Прошу вас», — как он это сказал, слишком уж вежливо, со скрытой издевкой! О, да он и в самом деле нагло усмехается! Жалкий карлик, подвальная инфузория смеет издеваться над ним, генеральным директором!
— Так где же ваши новые цифры?
Не в силах сдержаться, Торболи отвешивает кибербухгалтеру звонкую пощечину. И мгновенно вопль, его, Торболи, вопль, разносится по комнате. Такое впечатление, будто он ударился рукой о стену. Торторелли шагнул к нему, Торболи со стоном отшатнулся и чуть не упал.
— За что, синьор директор, за что? Поверьте, я всей душой предан вам.
Голос бухгалтера звучит жалобно, плаксиво, но Торболи отчетливо слышит в нем насмешку и злую иронию.
Он, не раздумывая, обращается в постыдное бегство. Задыхаясь, взбегает вверх по ступенькам и бросается к лифту, быстро проходит по коридору, держа правую руку в кармане. Служащие вежливо здороваются с ним, но он не отвечает, плечом отворяет дверь служебного кабинета Патрене, и еще с порога кричит Розе:
— Убирайся!
Роза глядит на него с ненавистью и уходит, лишь когда сам Патрене вежливо просит ее:
