Твигг не жадничал. Тут еще осталось, с чем поиграть.
Бросив тело на ковер, громилы удалились. Твигг взял любимый нож — тонкий стилет Медичи — и опустился на колени рядом с жертвой. Умелым покалыванием и финальной пощечиной ему удалось заставить ее поднять веки.
— Ах, моя дорогая, как я рад с вами познакомиться. Я Мармадьюк Твигг, ваш новый лучший друг. Вот моя визитная карточка. — Он резко провел ножом ей по переносице. Потекла кровь: алая на коричневом, как лава по склону холма. — Мы прекрасно поладим, обещаю вам. Что скажете?
Женщина что-то бормотала. Твиггу пришлось наклониться пониже, так как ее разбитые губы и израненный язык с трудом складывали слова.
— Пес. Тебе… имя. Пес.
Твигг выпрямился.
— Но дорогая! Как gauche[44]! Боюсь, я должен выразить мое недовольство.
И Твигг принялся пилить и кромсать.
Пролетели восхитительные часы. Невзирая на весь его опыт в продлении агонии, ситуация как будто приближалась к завершающей стадии. Поэтому Твигг прервался, чтобы освежиться.
Большой глоток «Цинго».
Отняв бутылку от жадных губ, Твигг испытал прилив вдохновения. Он наклонился над истерзанной, свернувшейся в калачик женщиной.
Ее губы подрагивали. Твигг услышал, как она бормочет:
— Лай… Лай…
— Его тут нет, милочка. Хотите попить? Впрочем, я знаю, вы не раз говорили, что не желаете иметь ничего общего с этим напитком. Слишком похож на уксус, полагаю? Ах, ладно, если вы настаиваете…
Твигг вылил кобальтовую жидкость на ее мрачно раскрашенное лицо.
Это как будто немного ее оживило. Бесконечным напряжением сил она перекатилась на живот и поползла. Твигг взирал на нее снисходительно. Она добралась до столешницы, поддерживаемой двумя статуями мужчин. Цепляясь за их выпуклости, она подтягивалась и подтягивалась, пока не сумела ухватиться за позолоченную окантовку.
Звякнул колокольчиками включенный компьютер, сигнализируя о потребности в авторизации на продажу акций. Твигг быстро подошел к столу и набрал нужный код. Он спешил поскорей вернуться к своим удовольствиям.
Когда он обернулся, в руке у женщины был пульт управления тигром.
— Нет!
Поздно.
Взревела смерть.
Нейронная дамба рухнула.
Обезумев, Твигг метнулся к двери.
Невероятно, но женщина, словно стена, заступила ему путь к спасению.
Теперь в ней обитало нечто сверхъестественно сильное.
Она схватила Твигга в железные объятия.
— Пойдем со мной, — прохрипел голос — не ее голос.
И тут их обоих настиг тигр: когти, челюсти, тропический вулкан дыхания.
Но тигры не жестоки.
16
Пусть бег твой будет долог
Ключ повернулся в починенной двери квартиры Шенды Мур. Дверь отворилась внутрь.
Первой вошла Тити Яйя.
За ней, стуча костылем, Турмен.
Следом ковылял трехногий Кенарь с перевязанным обрубком передней лапы.
Тити Яйя остановилась.
— Знаю, это будет не слишком приятно. Но, чтобы спасти хотя бы что-то из ею построенного, нам нужно просмотреть все ее бумаги. Ты знаешь, чего она хотела.
— Да, — сказал Турмен.
Учитывая, где они находились, это слово далось ему легче и ровнее, чем он ожидал. Наверное, слезы иссякли — во всяком случае, на время.
Он страшился вернуться сюда, оттягивал необходимость, пока не пройдет неделя после похорон. (Истерзанный труп Шенды удалось вернуть лишь благодаря связям Тити Яйя, как среди сверхъестественных, так и среди земных сил и властей.) Но теперь, когда на карту поставлено будущее «Каруны, Инк.», они не могли больше медлить.
— Ты берись за стол в гостиной, — приказала Тити Яйя. — Я посмотрю в спальне.
Турмен не склонен был спорить. В спальню ему идти совсем не хотелось. «Калека…» Он сел за стол, Кенарь плюхнулся рядом. Турмен начал пролистывать бумаги. Всюду — почерк Шенды.
Некоторое время спустя на пороге появилась Тити Яйя, нагруженная папками, большим саквояжем Шенды — и маленьким стеклянным пузырьком.
— А это почему не тронуто? — возмутилась она. — Как ты собираешься хоть чего-то добиться, пока болен? На-ка, выпей сейчас же!
Тити Яйя трудно не подчиняться. Зелье было не слишком приятным, но и не отвратительным. Отдавало затхлостью и глиной, мускусом и еще чем-то крепким.
— Мне пора идти, дитя. Когда закончишь, приходи ко мне домой.
Оставшись один, Турмен просмотрел еще несколько тетрадей и счетных книг. Потом, начиная с ног, по всему телу стали распространяться непреодолимые усталость и сонливость, пока не достигли головы и не поглотили Турмена целиком. Его рука упала на спину Кенаря.
Он на плоской крыше. С ним Кенарь. Улыбается и резвится, подпрыгивает на оставшихся трех лапах.
— Брось мячик! Брось мячик! Скорей! — кричит бульдог.
Турмен видит, что в руке у него теннисный мяч.
— Я не умею! Попроси Шенду. Где она?
— Она везде! Только посмотри! Она всегда здесь, рядом! А теперь давай играть!
Он оглядывается по сторонам. Солнце, небо, банальные городские постройки. И это Шенда? Жалкий суррогат, лживая замена живой женщине.
— Разве ты ее не видишь? Очнись же, чтобы мы могли поиграть! Проснись!
Последние слова Кенаря будто бы отдались эхом. Ландшафт крыш заколыхался и распался.
Открыв глаза, Турмен увидел Шенду.
Это была всего лишь ее детская фотография, старый снимок, лежавший поверх бумаг на столе.
Когда он засыпал, снимка тут не было.
Турмен поднялся, собираясь уходить. Потянулся было за костылем, но помедлил. Почему-то ноги держали его лучше, чем раньше.
Забыв про костыль, он со всевозрастающей уверенностью направился к двери.
За ним храбро ковылял Кенарь.
Наверное, теперь у меня есть собака, решил Турмен.
«[Сочувствие, или каруна] не умирает. Шантидева говорит, что, совершая бесчувственный поступок, ты все равно что сажаешь мертвое дерево, но все, что связано с сочувствием, сродни дереву живому. Оно растет и растет бесконечно и никогда не умирает. Даже когда кажется, что оно умерло, оно всегда оставляет после себя семя, из которого вырастает следующее. Сочувствие столь же органично, как вся природа: оно возобновляется и возобновляется».
Чогьям Трунгпа «Преодоление духовного материализма»
В сборнике, посвященном различным видам деятельности (если хотите, классической теме «заработка»), отношение автора к рабочему месту и рынку труда неизбежно проявляются довольно резко — если, конечно, он хорошо сделал свое дело. Будучи переменчивыми и противоречивыми, мои взгляды на зарабатывание хлеба насущного в поте лица своего претерпели ряд метаморфоз. Но в основе осталось отвращение к жестко авторитарной атмосфере, разбитой на ячейки безликой корпоративности и тому подобному. Лет двадцать назад, когда я еще писал программы на COBOL в страховой компании, одним из стимулов, заставивших меня очертя голову схватиться за ремесло свободного художника, стало введение формы одежды в офисе, предписывающее — среди прочего, — чтобы мы, ни в чем не ограниченные прежде программисты, повязали галстуки. Вскоре после этого я подал заявление об уходе.
