Когда к вечеру первого дня мы с Ари устраивались на ночлег за старым пакгаузом, отчаяние заполняло меня почти под завязку. От голода кружилась голова, рот пересох. Ноги от целого дня ходьбы отваливались заживо. Тот первый день был самым тяжелым. До сих пор вспоминаю его с ужасом.
Порт был огромной бесконечной площадкой, предназначенной для приема кораблей. Воздух трескался по швам от лесопильных криков живности и звенящих шумов погрузочных механизмов. Лязгали контейнеры, смачно плюхались кубы студня, звенели цепи. До нас никому не было дела. Мы шатались вдоль причала, поглощая окружавшее. Ари озиралась с любопытством, я же — обалдевал.
Корабли, множество космических кораблей! Ничего похожего на творения истантов. Стройные фрегаты здесь были не в чести. Глаз натыкался на нелепые формы: сросшиеся картофелины, цепочки резаных кубов, нелепые катамараны. Натыкался — и застывал, пораженный. Уродливая форма содержала в себе фантастическое содержимое. Когда черная мрачная картофелина величиной с многоэтажный дом срывалась с места, срезая воду фейерверком брызг, в душе вспыхивал восторг. Мощь не нуждается в красоте, а настоящая мощь красива всегда.
Тут не было ни истребителей, ни пассажирских судов. Только грузовые. Десятки существ облепляли возвышавшиеся над водой у причала корабли. Скрипели канаты, катались ролики, больших кранов было совсем немного. Портовая оснащенность механизмами поражала допотопностью. В контрасте с техническим совершенством и фантастичностью кораблей именно она казалась невозможной и абсурдной.
Как такое могло случится? Ведь тот, кто построил космический корабль, должен быть великим инженером и сто тысяч лет назад ликвидировать ручные работы при погрузке и разгрузке.
Но нет, местные обитатели не находили в этом ничего странного и с упоением трудились, похожие на муравьев.
Распрощавшись с индейцем, времени на раздумье мы с Ари решили не тратить.
Плохо понимая язык, с трудом формулируя мысли, ломанулись к аборигенам за помощью. У меня был главный вопрос: где кассы? И второй: во сколько рейс на Землю? Причем ни слова «касса», ни «рейс» я не знал. А уж как описать, что такое Земля и где она находится, я не представлял даже примерно. Но нужно было что-то делать. И мы тупо пробовали беседовать с каждым встречным. И ничего не добились.
Людей здесь не было. Не было и ауаника. Не было никого из тех форм жизни, что я знал. Но это меня особо не напрягало. Сильно беспокоило только одно: все создания, с которыми мы общались, оставляли впечатление размытости и нечеткости. Это походило на фокус с лицом Чингачгука, хотя и разный по сути. Будто в голове никак не могла сформироваться четкая картинка увиденного существа, не получалось уловить точный образ и зафиксировать его в мозгу раз и навсегда. Я отчетливо различал сам порт, отчетливо различал Ари, грязно-белую поверхность причала, выпуклые формы причаливших кораблей, при взгляде на окружающих существ у меня мутнело в глазах. Попытка вглядеться в их черты не давала результата — будто начинался сбой кадров и чересполосица изображения на экране. И у разных созданий этот эффект проявлялся по-разному.
Если у старика Чингачгука лицо будто перемещалось частями, то у многочисленных китайцев, сновавших в порту, как мухи, впечатление нечеткости вызывалось каким-то туманом, словно прорастающим изнутри них. Конечно, никто из этих маленьких созданий, едва доходивших мне до груди, и слыхом не слыхивал о Поднебесной. Просто уж больно походили они своей суетливой многочисленностью на восточные народы, и слово «китайцы» прилепилось к ним само собой.
Во время наших с Ари попыток поговорить с ними я ловил себя на том, что до боли напрягаю глаза, вглядываясь в их фигуры. Мне хотелось физически схватиться за лицо собеседника и растереть его ладонью, чтобы содрать, смыть застилающий его туман, вызывающий резь в глазах. Или найти где-то прямо на нем ручку или кнопку, которая бы позволила настроить изображение до нормальной четкости. Мне казалось, что еще вот-вот, еще мгновение — и я действительно увижу перед собой настоящего китайца, приветливо мне улыбающегося, одетого в хлопчатобумажную куртку и широкие штаны, с круглой шляпой на голове. Но этого не было. Отчаянное усилие, прикладываемое зрением и мозгом, чтобы это увидеть, приводило к рези в глазах и боли в голове.
Несмотря на свой расплывчатый образ, китайцы оказались самыми общительными из всех здешних обитателей. Они терпеливо выслушивали наши с Ари потуги на внятную речь и скрежетали что-то в ответ. Слава богу, что язык тут оказался общий, и не пришлось на скорую руку изучать что-то новое. И хотя произношение у китайцев сильно отличалось от произношения Чингачгука, звучало намного мягче, смысл слов сохранялся. Скоро мы поняли, что суть китайского скрежета одна: не знаем, непонятно, нет, никто и нельзя. Сея час, после двух недель тесного общения, я действительно знал, что они не знают и не понимают того, о чем мы пытались их спросить. Но тогда мы с Ари бросались от одного к другому в тщетных попытках хоть что-то разузнать.
Пару раз нам попадались такие же изменяющие форму, как старик Чингачгук. Но на наши попытки заговорить они не реагировали.
Пытались мы общаться и со студенистыми кубами, в обилии разбросанными то тут, то там. Кубы молчали. Когда через несколько дней я узнал, что это форма перевозки разных жидкостей, у меня была истерика.
Были еще комариные тучи — высокие столбы грязного воздуха, наполненные под завязку блеклыми насекомыми. Заметив, что столбы перемещаются по поверхности причала, мы с Ари предположили, что это тоже существа. Как оказалось в дальнейшем, не ошиблись. Нам потом рассказали, что никто не знает, кто это, откуда и что здесь делают. Ари смело подходила к ним и пыталась просить помощи, но мутные стрекочущие кучи лишь колыхались и реагировать не желали.
Часто встречались Плавленые — куски плоти цвета замороженного мяса. С ними была другая история. Поя началу я даже принял их за людей — страшных дылд, с содранной кожей, пугающих открытой поверхностью бурого мяса с изморозью. Но их облик тоже не знал постоянства формы. Дьявольские создания плавились, каш сосулька на солнце, обтекая вниз слой за слоем, нарастая вновь, и все это в бесконечном цикле. В отличие от китайцев, я явственно видел их, отчетливо различал весь процесс плавления обнаженной плоти, но постоянная изменчивость формы сводила с ума не меньше, чем размытость китайцев.
Помочь нам не мог никто. Я не нашел здесь никаких управляющих структур или органов, никто никем не управлял. Будто сбежались отовсюду неведомые твари и принялись жить кое-как, скопом работая на портовых работах и не беспокоясь ни о чем постороннем. Отмотав за день километры по каменному причалу, мы с Ари к моменту наступления сумерек падали прямо на ходу. В конце концов забились за груду мусора у старого пакгауза и уснули, прижавшись друг к другу, прямо на камнях в полуметре от края площадки, рискуя свалиться ночью в океан.
