От крепости давно остались лишь туманные очертания, скорее, эскизы, сделанные серым мелом прямо на воздухе, чем что-то материальное. В этом тумане то и дело возникали силуэты каких-то тошнотворных страшилищ, горящие женщины, когтистые лапы, разрывающие кровоточащую плоть, и еще целый набор «готичных» ужасов. Анна брезгливо сморщила нос, посмотрела вниз — и тут лучше не было, они стояли на столь же зыбком, столь и стены, туманном полу, а под ним просвечивали крупные яркие звезды.
Анна знала, что все это лишь иллюзии, что нельзя мешать музыкантам, но пришлось прижать руку к губам, чтобы не вскрикнуть. Серебряный строго посмотрел на нее, погрозил пальцем. Сам он тоже особого комфорта не испытывал, но старался держаться спокойно. Девушка понадеялась, что если что — он ее поддержит, поймает.
Любопытство боролось со страхом. Хотелось прикрыть глаза, отключиться и дождаться момента, когда все прекратится. А музыка все звучала — гитара и флейта, отличный дуэт — и казалось, что воздух начинает давить на плечи, становится тяжелым и упругим, как вода. Все тяжелее было стоять на ногах, хотелось упасть на колени и не видеть, не слышать ничего. Музыка рвала нервы на части — чужая, дикая, опасная. Больно было от мысли, что Вадим создает ее половину: не мог, не должен человек делать подобное, это противно природе и обычаю. Каждому свое: полуночникам — магия, людям — наука, и не нужно смешивать несмешиваемое. Те же, кто учит подобному, пусть провалятся куда подальше…
Собственная невесть откуда взявшаяся ксенофобия напугала и удивила едва ли не сильнее происходящего. На щеки наползла краска стыда. Анна вздрогнула и попыталась заставить себя принять все, как должное. Получилось довольно паршиво, но долго напрягаться и не пришлось. Последняя трель флейты, последний аккорд — и тишина.
Девушка подняла глаза. Окружающее больше всего походило на бред сумасшедшего архитектора, и Анна подумала, что, наверное, предыдущим «правителем» Безвременья был какой-нибудь нездоровый градостроитель, и они попали на руины его фантазий. Но Флейтист, опуская инструмент, огляделся и удовлетворенно кивнул.
— У нас все получилось.
— По моим расчетам, у нас совсем немного времени, и за этот срок мы должны найти Дверь, — сообщил Флейтист. — Иначе найдут нас, но игр больше не будет.
— Зачем они вообще были? — поинтересовался Вадим, еще не открыв глаза.
— Не зачем, почему. Предполагаю, что каждая из аватар Безвременья привязана к своей территории. У каждой — свои цели и задачи. Мы встретились с тремя. На наше счастье никто из них не принадлежит к сторонникам чисто силовых методов. Вполне вероятно, каждое наше действие оценивалось каким-то образом, по их внутренней договоренности. Мяч попал на такое-то поле — мяч переходит к другому игроку…
— Откуда ты все это знаешь? — Вадим удивился, до сих пор ему не казалось, что командир так уж здорово ориентируется в происходящем; по крайней мере, он ничего об этом не говорил.
— Не знаю. Только предполагаю на основании своих наблюдений, — слегка качнул тот головой. — Я могу ошибаться. Но из моих предположений следует, что нам нужно торопиться, ибо мы не знаем, к какой партии принадлежит владелец данной территории, и какие действия он предпримет.
— И… куда именно торопиться? В какую сторону здесь вообще можно торопиться?! — очень ядовито спросила Анна. Вадим огляделся и понял, что с интонацией она не переборщила.
Под ноги себе Вадим взглянул только раз, и дальше туда смотреть не стал — решил поберечь нервы. Проржавевшая крупноячеистая сетка не казалась надежной опорой. Натянута она была на высоте как минимум десятого этажа, и была частью гигантской пожарной лестницы, прилепившейся к полуразрушенному бетонному зданию. Над головой что-то скрежетало, Вадим посмотрел туда и обнаружил, что ветер раскачивает оторвавшийся от стены верхний фрагмент лестницы. Решетка, на которой стояла четверка, ходила ходуном, арматура, на которую лестница опиралась, выглядела так, словно могла рассыпаться ржавым прахом в любой момент.
Потом Вадим посмотрел вперед и присвистнул. Подобных домов, словно недавно переживших бомбежку, тут было с избытком. В отличие от всех прочих территорий Безвременья, здесь стояла темнота, глухая и пасмурная, оранжево-фиолетовая, как ноябрьская полночь в Москве. Здания были подсвечены туманом того неповторимо-тошнотворного оттенка, которым может обладать только смог, через который светит ртутная лампа. Но это еще можно было пережить, если бы не сами конструкции домов. Через пару минут созерцания Вадим подумал, что ему до обморока остался один взгляд.
Высоченные башни клонились под самыми невероятными углами. Смысла в их расположении не было никакого. Смысла в том, как они были спланированы и построены, Вадим тоже обнаружить не смог. Постройка в форме пирамиды, расширявшейся кверху, его доконала. Она находилась совсем рядом, и казалось, что еще один порыв ветра — и груда кирпичей обрушится на головы компании.
— Торопиться не значит спешить, — осчастливил всех мудрым высказыванием Серебряный. — Мы будем торопиться вниз.
Судя по виду и тону владетеля, он предпочел бы никуда вообще не торопиться, а так и остаться на решетке. Здесь ему не нравилось, но вниз он поглядывал с вовсе суеверным ужасом на физиономии. Вадим посмотрел в том же направлении, что и Серебряный, но увидел только пустую улицу; однако ж, от фэйри веяло столь сильной тоской и страхом, что музыкант насторожился.
— Чего ты, собственно, так боишься? — спросил он. — Что там внизу такое?
Зло оскалившись, Серебряный отвернулся. Ударила по плечам, словно хвост разъяренной кошки, короткая коса. Вадима по щекам хлестнуло что-то, схожее с порывом зимнего ветра, тысячи снежинок кольнули лицо.
— Гхм… — склоняя голову набок, начал акцию протеста музыкант, но Флейтист жестом попросил его перестать.
— Боится он своей совести, а об остальном говорить не будем, это лишнее.
Разумеется, ничего, кроме нового приступа любопытства, и у Вадима, и у Анны это не вызвало. Они переглянулись, девушка подмигнула и показала глазами на сердитого и обиженного спутника. Вадим оценил степень страха, который вызвала у Серебряного гипотетическая — он сомневался, что у владетеля она взаправду наличествует, — совесть, и усмехнулся. Нехорошо, конечно, было веселиться над бедой товарища, но иначе не получалось. Над страхом высоты или головокружением Вадим смеяться не стал бы, а вот совесть и Серебряный — нет уж, увольте, понятия несовместные.
