Остановив станок, Пир перечитал сообщение, написанное на плакатике, прикнопленном к доске объявлений на стене мастерской (единственная часть окружения, к которой Пир оставлял доступ, когда работал). Плакатик выглядел обыкновенно, если не считать того, что буквы на нём имели обыкновение подпрыгивать, попадая в поле периферийного зрения, что привлекало внимание.
«Мне и здесь хорошо, – пробормотал он. – И нет дела до того, чем заняты в Городе». К мастерской прилегал склад, набитый ножками для столов, – сто шестьдесят две тысячи триста двадцать девять штук на сегодняшний день. Пир не мог и представить большего удовольствия, чем добраться до двухсоттысячной ножки, хотя знал, что, вероятно, изменит мнение и забросит мастерскую раньше, чем это случится: «внешнее я» наделяло его новыми призваниями через случайные интервалы времени, но очередное запаздывало. Перед тем как заняться столярным делом, он страстно поглощал все тексты по высшей математике из центральной библиотеки, гонял учебные программы, а потом лично сделал нескольких важных вкладов в теории групп, нимало не беспокоясь из-за того, что ни один математик Элизиума никогда не узнает о его работе. До того написал более трёхсот комических опер с либретто на итальянском, французском и английском языках, и большую часть из них поставил с марионетками в качестве исполнителей и аудитории. Ещё до того шестьдесят семь лет кропотливо изучал строение и биохимию человеческого мозга и под конец, к своему удовлетворению, глубоко познал природу процессов, определяющих сознание. Каждое из этих занятий захватывало его целиком и приносило удовлетворение, пока он им занимался. Когда-то он даже интересовался элизианами.
Но не сейчас. Теперь ему больше нравилось думать о ножках для столов.
Однако Кейт его по-прежнему интересовала. Этот интерес он выбрал одним из немногих своих неизменных качеств. А последнее время он ею пренебрегал, они не встречались почти десятилетие.
Пир не без сожаления оглядел мастерскую. Его взгляд упал на штабель свежей древесины в углу, но решимость только укрепилась. Радости токарного станка манили, однако любить – значит приносить жертвы.
Пир скинул рабочий халат, раскинул руки и упал спиной вперёд в небо над Городом.
Кейт встретила его ещё в воздухе – спикировала ниоткуда и ухватила за руку, едва не вывихнув Пиру плечо. Сквозь ветер она закричала:
– А, так ты всё-таки жив. Я уже начала думать, что ты отключил себя и ушёл искать следующую жизнь без меня, – её тон был саркастическим, но в нём звучали нотки искреннего облегчения. Десять лет могли стать долгим сроком, если ты был готов это позволить.
Пир ответил мягко, но так, чтобы было слышно:
– Ты же знаешь, как я занят. И когда я работаю…
Кейт пренебрежительно рассмеялась.
– Работаешь? Вот как ты это называешь? Ловить кайф от занятия, которое и самого тупого фабричного робота заморило бы скукой до смерти? – Её волосы, длинные и агатово-чёрные, якобы беспорядочно мотались на ветру вокруг лица, но при этом всегда скрывали достаточно, чтобы было нельзя догадаться о его выражении.
– Ты ведь всё ещё… – Его слова утонули в рёве ветра: Кейт отключила ему разборчивость речи, независимую от физических условий. Пришлось орать: – Ты всё ещё скульптор, разве нет? Ты должна понять. Древесина, зерно, текстура…
– Я понимаю, что тебе нужны искусственные интересы, чтобы проводить время; но ты мог бы устанавливать параметры более избирательно.
– Да с какой стати?! – Необходимость повышать голос вызывала ощущение участия в скандале; Пир простым пожеланием приказал «внешнему я» обойти этот эффект и прокричал уже спокойнее: – Каждые несколько десятилетий я в случайный момент получаю случайно выбранные новые цели. Это идеальный вариант. Как я могу улучшить подобную схему? Я ни на чём не застреваю навсегда; как бы я, на твой взгляд, напрасно ни расходовал время, это лишь на пятьдесят или сотню лет. Какая, по большому счёту, разница?
– И всё же ты мог бы быть разборчивее.
– Что у тебя на уме? Что-нибудь общественно-полезное? Борьба с голодом? Беседы со смертельно больными? Или нечто интеллектуальное? Раскрывать фундаментальные законы вселенной? Должен признаться, правила ТНЦ совершено выветрились у меня из головы: может потребоваться до пяти секунд, чтобы просмотреть их заново. А может, богоискательство? Это дело трудное, Пол Дарэм никогда не отвечает мне на звонки. Или самопознание?..
– Незачем оставлять себя открытым для любой мыслимой нелепости.
– Если я ограничу диапазон выбора, то не успею оглянуться, как начну повторяться. А если для тебя фаза, в которой я нахожусь, так невыносима, легче лёгкого от неё избавиться: просто заморозь себя, пока я не изменюсь.
Кейт явно была раздражена.
– Твоё расписание – не единственное, о чём я должна беспокоиться!
– Элизиане никуда не денутся. – Пир не стал добавлять, что знает: она уже замораживала себя раз шесть. Каждый случай длился на несколько лет дольше предыдущего.
Кейт повернулась к нему, и её волосы разошлись, продемонстрировав один злобный глаз.
– Ты, знаешь ли, сам себя дурачишь. В конце концов тебе всё равно придётся повторяться. Как бы отчаянно ты себя ни перепрограммировал, пройдёшь полный круг и обнаружишь, что уже всё делал прежде.
Пир снисходительно засмеялся и прокричал:
– Этот разговор мы точно повторяли не раз, и ты знаешь, что это неверно. Всегда можно синтезировать что-то новое – форму искусства, область для исследований, эстетику и одержимость. – Падение вместе с Кейт в прохладном послеполуденном воздухе приятно волновало, но ему уже недоставало запаха древесных опилок.
Кейт сделала окружавший их воздух неподвижным и замолчала, хотя они продолжали снижаться. Отпустив руку Пира, она сказала:
– Я знаю, что мы уже говорили об этом. И помню, что ты сказал в прошлый раз. В худшем случае ты сможешь первую сотню лет обдумывать число один. Следующую сотню лет – число два. И так далее, до бесконечности. Когда числа станут слишком большими, чтобы помещаться в твой мозг, его всегда можно расширить. Quod erat demonstrandum.[12] У тебя никогда не будет недостатка в новых увлекательных занятиях.
– Где твоё чувство юмора? – мягко упрекнул Пир. – Это лишь доказывает, что даже наихудший сценарий бесконечен. Я не собираюсь на самом деле допускать ничего подобного.
– Хотя с тем же успехом мог бы и допустить. – Теперь, когда её лицо уже не было скрыто, Кейт выглядела скорее потерянной, чем сердитой; выражение, принятое необязательно искусственными средствами, но явно намеренно. – Почему тебе обязательно нужно, чтобы всё было таким… ублаготворяющим? Почему не предпочитать одно другому? Почему бы просто не позволять чему-то надоесть, а потом двигаться дальше? И возвращаться к уже испробованному, если припадёт охота.
