Пол Андерсон - Восставшие миры. Зима мира. Сломанный меч [Авт. сборник]

Кроме того, трудно этим заниматься, когда эта женщина, такая живая и теплая, стоит вплотную и дышит ему в лицо.

Важно было выяснить, насколько можно доверять познаниям того агента. В основе толкования каждой идиомы языка Роговики, каждой лингвистической конструкции, лежали предположения. Разные способы доказательств, хотя их было не так уж много, показывали, что предположения эти далеко не всегда были верны, а некоторые и вовсе ошибочны. Дело было в том, что торговец учил Джоссерека смешанному языку, беглому и грамматически правильному, но все-таки упрощенному, в котором опускалась значительная часть основных понятий.

Он уподобился туземцу с отсталого острова, который мельком видел корабли Киллимарейча, двигатели, хронометры, секстанты, подзорные трубы, компасы, орудия, но для всех сложных механизмов у него было только одно название… скажем, «ветряк», и он сроду не слыхивал о механике, термодинамике, химии, уж не говоря о свободной рыночной экономике или эволюции живых организмов на протяжении геологического периода.

Джоссерек не мог даже догадываться, насколько чужой она может оказаться ему.

— Какое у вас задание? — спросила она.

— Наблюдать за всем вокруг, — ответил Джоссерек. — Особенно за вашими людьми. Нас интересует, сможете ли вы объединиться против Империи. Не то, чтобы ее экспансия впрямую угрожала морскому народу. Мы не хотим войны. Но если мы каким-нибудь образом… если я могу помочь вам, — он прижал ее к себе. — Я сделал бы все, что от меня зависит.

— Как вы попали на борт?

— Через Казиру. Когда в дом ворвались люди Империи, его там уже не было.

— Да. Я знаю. Но за вами обоими охотятся. Он наверняка прятался, когда ты нашел его.

— Конечно, в то время я не знал, что он остался на свободе, но я рассчитывал, что он должен сообщить своим собратьям, где он и чем занимается. И, скорее всего, почти каждый из Братьев Кинжала, независимо от ранга, сможет мне об этом рассказать. Как только стемнело, я остановил первого же бандита, разоружил его и задал свой вопрос. Если бы мне не повезло с ним, я попытался бы еще раз, но мне повезло. Обо мне сообщили Казиру и вскоре отвели к нему. Конечно, я признался, кто я таков, но он и раньше подозревал это. Он сообщил мне новости, включая и ту, которая стала притчей во языцех — насчет вас с Сидиром. Словом, он рад был помочь мне, хотя и по злобе.

Он в общих чертах рассказал ей обо всем остальном. Они перекинулись еще несколькими фразами, всего лишь несколькими. Пока они ничего не планировали, только делились надеждами, предостережениями, договаривались о дальнейших свиданиях и сигналах срочной связи. Он рассказал, когда он работает, когда отдыхает, о двух вентиляционных устройствах на палубе, через которые хорошо передается звук — через одно — в двигательный отсек, а через другое — в ту нору, где спали простые матросы.

— Если я вам понадоблюсь очень срочно, крикнете в одно из вентиляционных устройств, и я мгновенно появлюсь. — Он нащупал свой нож и отметил, что во время вахты может воспользоваться еще либо ломом, либо гаечным ключом.

— Я сделаю лучше, — сказала она ему. — Сидир боится за мою безопасность не меньше, чем налета партизан. Он повесил мне на шею свисток. Я свистну три раза. Хорошо?

— Хорошо, — ответил он, поцеловал ее на прощание, и ушел, удивляясь ревности, которая его одолевала, когда дело касалось ее и Сидира.

Дожди изводили армию девять дней кряду. Вечером десятого дня в ледяном ореоле вокруг полной луны замерцали звезды. Лунное сияние плясало в хохочущей тьме. За рекой простиралась бледная равнина, на траве лежал иней, тут и там алмазами сверкали ледяные кристаллы, густые заросли тополей вздымали к небу голые ветви. Широко раскинулись лагерные костры, повсюду светились фонари караульных, но это были лишь искры в огромном пространстве ночи, которая растворила в себе и доносящиеся невесть откуда голоса врагов, и окрики часовых, и звук одинокой флейты. В холодном ночном воздухе ощущался легкий запах дыма.

Отпустив последнего человека из тех, кто хотел с ним переговорить, Сидир поднялся по лестнице из своего кабинета на верхнюю палубу. На минуту он остановился, напряг и расслабил мышцы, вдохнул и выдохнул, пытаясь обрести ясность ума после трудного дня. День, проведенный за рабочим столом, утомил его. Неужели он еще когда-нибудь снова сядет в седло?

«Да, с помощью Бога, объявленного вне закона, — подумал он. — Надо только потерпеть. Ягуар в ожидании добычи может лишь крутить хвостом. — Он скривился. — Беда в том, что у меня нет хвоста и нечем крутить».

Чтобы успокоиться, он окинул взглядом судно, швартовые тумбы, крышки люков, лебедки, тянущиеся от орудий тени, пики караульных, вздымающие свои острия вверх к созвездиям. Он хорошо знал их — Оцелот, Меч-Рыба, Копье… Но некоторые, голубь например, были не видны в этих широтах, а другие были незнакомы ему. Прямо над головой он отыскал Марс и любовался его голубоватым свечением до тех пор, пока — он сам не знал, почему, — из глубин сознания не всплыло то, что он слышал в Наисе от астролога, который выискивал забытые архивы и рисунки в могилах забытых королей. Тот утверждал, будто когда-то Марс был красным; таким люди его наблюдали, пока не пришел ледник.

Безмерная апатия захлестнула Сидира.

«Неужели я действительно приведу людей к Неизвестному Рунгу, который был выстроен так давно, что с тех пор изменилось даже небо? — Он расправил плечи. — Но удается же это северянам, нынешним моим врагам и охотникам за металлом тоже.»

От этих мыслей перед ним возник образ Донии. Он вспомнил, что она ждет его в своей каюте, и в нем проснулся внезапный жар. Он быстро отошел от поручня и большими шагами прошел вдоль по палубе, мимо бледно-желтого окна, к своей двери и распахнул ее.

Каюта была узкая и строгая, роскошной была только кровать, на которой, скрестив ноги и сложив руки под грудью, выпрямив спину и высоко подняв голову, сидела Дония. Несмотря на холод, на ней была только головная повязка, украшенная бусами, да еще висел свисток на шее. Лампа, висевшая на цепи, светила слабо, в воздухе стояла дымка, но женщина выделялась среди беспорядочных теней на фоне ползущей из углов темноты.

Сидир закрыл глаза. Пульс у него частил, но рассудок делал его твердым и сдержанным. Не спеши. Будь мягким. Не так, как прошлой ночью.

— Я, мм-м… сожалею, что освободился так поздно, — сказал он на арванетском. На туалетном столике лежала книга. Она много читала на арванетском, явно стараясь освоить его грамматику. У нее было время — экспедиция еле ползла вперед. Но свет в каюте был таким слабым…