Прабир не мог видеть экран, поэтому наблюдал за выражением ее лица.
— Синтетическая хромосома, — наконец сообщила она, — оказалась обработанной совершенно хаотически, как и тестовые последовательности, а не так, как натуральная хромосома, взятая у голубя. Таким образом теория не была фальсифицирована. — Мадхузре осторожно косилась на Прабира. — Там может быть что-то упущено в химии, какая-то характеристика натуральной ДНК, которую мы не смогли обнаружить. Нужно много времени, чтобы разобраться в паттернах метилирования. Возможно есть другая модификация, где все еще хитрее.
Прабир не сказал ничего, но он знал, что она хватается за соломинку, так же, как и они с Грант, когда впервые услышали про теорию и поняли, что многое она ставит на свои места. Фуртадо оказался прав: ген может видеть боковые тренды виртуального фамильного дерева и определять количественную полезность каждого потенциального изменения.
Никакое лечение его не уничтожит. Он точно не мог предвидеть ведения блокаторов фактора роста и антисмысловой ДНК, но он всегда был готов к инъекции чего угодно, потому что при следующей репликации всегда мог выбрать лучший из возможных вариантов.
Хотя Прабира он не убьет. Его состояние не могло быть случайностью, побочным эффектом неопытности гена в человеческом организме. Он сделал это с Прабиром, потому что это каким-то образом пойдет тому на пользу.
— Сколько дротиков с транквилизатором у тебя осталось? — спросил он.
— Зачем? — моментально встревожилась Мадхузре. — Тебе больно?
— Нет, — почти солгал Прабир.
Он поклялся не умереть на лодке. Как можно просить ее убить его, зная, как это на нее подействует?
Но сейчас будет иначе во всех отношениях. Она сделает это по своей воле, из любви к нему. Не по глупости или из-за трусости.
— Ген хочет изменить меня, Мадди, — спокойно сказал он. — Он хочет разобрать меня на части и собрать что-то другое.
— Я не верю в это, — сказала она с ужасом глядя на Прабира.
— Ген создает куколку. Оболочка нужна, чтобы обездвижить меня и он уже принялся за остальные ткани. Он знает, что никогда не получит потомства, если не изменит меня, но все, что случилось, вынуждает его искать другие варианты избежать этого. Ген нашел какого-то человеческого сородича, который претерпевает метаморфозу. И я сомневаюсь, что от меня теперешнего останется хоть что-то, способное сказать «нет», когда я перейду в репродуктивную стадию.
Мадхузре яростно покачала головой.
— Ты делаешь поспешные выводы! У тебя всего лишь какое-то нарушение в кожных тканях. Случайный эффект активности ген. Вот и все.
— Хорошо, — сказал Прабир мягко. — Подождем дальнейших результатов.
* * *
В кожных тканях доля инфицированных клеток упала, но при этом выросла во всех остальных типах клеток. Антисмыловая ДНК ничего не изменила.
— Я дам тебе еще дозу, — поспешно добавила Мадхузре. — Я изменю липидную упаковку.
— Дай ему попробовать еще раз, — согласился Прабир.
Когда она присела рядом с ним, держа в руках пузырек и пытаясь удержать равновесие в качающейся лодке, он сказал:
— Ты знаешь, если бы я был один, когда они умерли, я бы ни за что не ушел бы. Я бы вообще никуда не ушел, если бы мне не пришлось сделать это ради тебя.
— Не говори так, — сердито сказала Мадхузре.
— Как? — хохотнул он.
— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду, ты мерзавец! — Она отшвырнула пустой шприц, отказываясь смотреть на него.
— Ты даже свела меня с Феликсом. Я бы никогда не справился с этим в одиночку.
— Не надо, Прабир.
— Если я попрошу тебя сделать это, то всю ответственность возьму на себя. Я не могу избавить тебя от терзаний, но я не позволю причинить тебе вред.
Мадхузре посмотрела ему в глаза; ее лицо горело от ярости.
— Никто в мире, не смог сделать для меня больше, — сказала она, сердито плюнув назад. — Ты уже поставил крест на всех моих действиях.
Прабир покачал головой, насколько еще мог — шея почти полностью одеревенела.
— Может это и сработает, но если нет, то ты должна быть готова. Ты должна быть сильной не только ради меня. Этот ген попытается забрать все. Его интересует только воспроизводство. Все, что важно для нас: любовь, честность, интеллект, рефлексия — не более чем случайности, выброшенные блуждающими волнами на берега эволюции. Но сейчас близится прилив, который снова смоет их прочь.
* * *
Прабир не мог видеть ничего, кроме безоблачного неба. Он перестал чувствовать жар от солнечных лучей и движение лодки тоже почти исчезло из его сознания. Страх и клаустрофобия накатывались медленными, глубокими волнами. Он хотел больше. Больше знаний, больше секса, больше дружбы, больше музыки. Он хотел увидеть революцию, хотел увидеть, что битва выиграна. Чувство потери слилось с чувством замкнутости — он был похоронен заживо и все еще мог видеть небо. Когда волна отступила, он почти смеялся: ему нечего было больше бояться смерти — он только что пережил ее худшую часть. Но через минуту эта мысль уже не доставляла ни малейшего удовольствия.
В поле зрения появилась Мадхузре.
— Взрослые бабочки, переходят, по крайней мере, в состояние диапаузы, — сказал Прабир. — Может он мог бы приготовить что-то особенное для меня.
— Я введу тебе транквилизатор сейчас. Ты хочешь этого? — На его теле оставалось не так уж много мест, куда можно было воткнуть дротик, но вены все еще оставались открытыми.
— Да. Весь оставшийся запас. А затем сожги тело. Сколько бы топлива не потребовалось.
Мадхузре почти незаметно кивнула.
— Мне жаль, — сказал Прабир, — что тебе придется пройти через это. Но другого выбора нет. Не вздумай никогда винить себя.
Она отвернулась.
— Кто теперь будет тащить со мной грузовик?
— Как насчет Феликса?
Мадхузре засмеялась.
— Феликс с крюком в спине?
— Ему понравится. Он будет видеть фейерверки при каждом шаге.
Когда она посмотрела на него, едва улыбаясь и вытирая слезы, что-то лопнуло у него в душе и его затопило волной радости. В ней было все, что он чувствовал к Феликсу, что-то большее, чем желание, все, что как он помнил, возникало внутри него, когда мать или отец брали его на руки, все, что он видел на их лицах, когда они поднимали его верх к небесам.
Его больше не интересовало, откуда это взялось, украл он это или нет, заслужил или нет. Если он так любил ее и, если она ощущала хоть толику его чувства, то это не было ни эгоистично, ни зло, ни бесчестно. И каким бы древним и бессмысленным оно не было, он вырвал его миллиардолетние корни и вытащил его в яркий свет сознания, объявив своим собственным.
