Параллельно с фантомами я изучал обездвиживание. Цель заключалась в том, чтобы мгновенно и на нужное время парализовать избранное существо. Скарелы могли обездвижить даже неживой предмет, например, волны на воде. Я попробовал пройти по таким волнам и убедился, что они чрезвычайно скользкие – невозможно устоять.
Я грохнулся, а учитель рассмеялся. Волнистая поверхность воды была твердой, как стекло. Если бы не мои боевые навыки, я бы сломал руку.
– Молекулы этой воды тоже неподвижны, – сказал он, – они парализованы моей волей. Поэтому они не обеспечивают силу трения.
– А как же быть с хождением по водам?
– Чтобы пройти по воде, нужно не просто ее обездвижить, но и создать на поверхности особый слой. Но тебе не нужно хождение по водам. Тебе нужно останавливать врага.
– Где вы найдете для меня столько врагов?
– Скоро увидишь.
Это меня не обрадовало. Я уже давно начал догадываться, что готовят меня не к спокойной жизни с макаронами на кухне. Похоже, что с моралью у скарелов не меньшие проблемы, чем у землян. Осознав это, я начал учиться с удвоенным рвением. Возможно, что мне прийдется побороться и за собственную жизнь.
Я продолжал свои ночные полеты. Я старался быть осторожным, но, насколько я мог судить, слежки за мною не было. Я нашел еще три больших платформы, усыпанных черепами. Все они располагались довольно далеко от города. Некоторые из черепов были еще совсем свежими, хранящими запах плоти, а были и такие, которые казались пролежавшими здесь многие тысячи лет. Я пытался понять отчего умерли все эти люди. Я пытался понять откуда взялось здесь, в этом отдаленном мире, такое количество людей. Может быть, скарелы грабят земные могилы в поисках нужных им биологических материалов? Я уже начал склоняться к такому предположению, когда нашел группу из тринадцати черепов, которые все имели одинаковые треугольные дырочки у виска. На земле, насколько я помню, пока еще не стреляют треугольными пулями.
Изредка я находил странные черепа: такие, будто их изгрызли древоточцы; с провалами и выпуклостями; очень плотные или истонченные; имеющие неправильную форму. Это были черепа больных людей – но на земле не было болезней, которые оставляют подобные следы. Были ли такие болезни здесь?
После этого пришло время учиться перемещениям между мирами.
Для перехода из мира в мир скарелы обычно использовали устройства до смешного напоминающие летающие тарелки – на фотографиях в популярных земных журнальчиках. Были также аппараты в виде сигары, сосиски, были и шары любых размеров. Вторая, беспредметная, техника использовалась для индивидуальных перемещений. Такие перемещения требовали больших физических усилий, поэтому скарелы предпочитали транспортные средства. Но то, что для рядового скарела было непомерным физическим напряжением, для меня оказалось легкой разминкой – они ведь были очень слабыми существами. Поэтому я решил не пользоваться тарелками и шарами. Я говорю «решил», но не знаю, выделил ли бы мне кто-нибудь настоящую большую тарелку, или сосиску, на худой конец.
– Смогу ли я увидеть землю? – спросил я.
– Конечно. Но сперва тебе прийдется сделать много пробных полетов.
– Куда?
– В промежуточные миры. Ты можешь делать там все что угодно, но не выдавай себя.
– Все что угодно – это слишком много.
– Это нормально.
– Например, убивать? Грабить банки? Захватывать власть?
– В этом ты только сам себе судья. Ты ведь ловил рыбу в земных реках и не думал о том, что она чувствует, когда ее череп протыкает стальной крюк. Решай сам.
– А если?..
– Нет-нет. А если ты выдашь себя, то ничего не случится. Просто это не принято среди скарелов.
– Понятно. Вас не любят, – предположил я.
– Невозможна любовь с низшими существами. Это все равно что скотоложество.
Это меня слегка разозлило.
– А как же изнасилования земных женщин? Это тоже любовь к скоту?
Учитель взял меня за плечи и подвел к окну.
– Ты так и не понял сущности любви, – сказал он. – любовь там, в небе. Она в пространстве. Любовь – это бог. А размножение – это всего лишь размножение.
Это технический акт. Это физический труд, который может быть приятным, а может и не быть таковым. То, что на земле он назван любовью, вводит тебя в заблуждение. Когда-нибудь ты познаешь настоящую, информационную любовь. Тебе все станет ясно. Когда ты любишь, из тебя истекают не грязные жидкости, а потоки смысла и ты передаешь этот смысл другому. Возможно, что ты чувствовал нечто подобное и на земле. Представь: ты говоришь о каких-то, все равно каких вещах, и вдруг чувствуешь близость истины. Эта истина в словах, в несказанных тобой словах. Никто из вас этих слов не знает. Никто из вас не смог бы сказать этих слов сам. Но ты говоришь, и эти слова вдруг рождаются сами собой. У настоящего слова всегда два родителя – как у ребенка. Неземное слово всегда рождается как земной ребенок – из мгновения любви.
Он замолчал.
– Только мгновения?
– Для землянина – да. Человек на большее не способен.
– Я слышал, – сказал я, – что пока люди спят, из них выкачивают информацию.
Это правда? Я знаю, сны приятны. Я сам любил рассасывать сладкие леденцы снов пока от них оставалась лишь неясная сладость. Неужели это все лишь для вашего удовольствия?
– Не только для нашего. Человеческими снами кормится две трети миров. Но об этом не принято говорить. Это грязно. Это что-то вроде домов терпимости у вас на земле. До настоящей любви это никак не дотягивает. Но люди отдают информацию такими сгустками… Эти сгустки не просто велики. Порой они гениальны.
Вначале я решил посетить тот мир, в котором встретил монахиню без рук. Я долго консультировался с учителем, пытаясь понять принцип настройки на нужную конечную точку, но так толком и не понял. Это было просто, но вообще не объяснимо логически, это нужно было почувствовать и сделать. Я сделал три коротких пробных путешествия – точнее, три секундных прыжка – в ближние миры.
Получилось средне, но все-таки получилось. Кроме логики и чувств скарелы имели еще одну систему ориентировки в информации, и эта система мне никак не давалась.
Я чувствовал себя как цыпленок, которого утка учит нырять.
Впрочем, мне удалось попасть с первого раза. Вначале я был не уверен. Мир, в котором я очутился, уже не был тихо плывущей провинциальной идиллией шестидесятых годов. Сейчас, когда я вынырнул прямо посреди тротуара, меня сразу толкнули в спину, обругали, снова толкнули и оттеснили к пластиковому рекламному щиту. Улица была той же самой, за исключением двух-трех новых домов в незнакомом мне архитектурном стиле, – той же самой, но надевшей новый наряд.
