права. «Мирись с соперником твоим скорее, пока ты ещё на пути с ним» — так бы в нашей ситуации сказал дед.
— Но вчера… Вчера вы настроены были получить эти записи.
Женщина, махнула рукой.
— Ах, нет, забудьте. Ничего не надо. Мы обсудили это с мужем. Нет, нам ничего не нужно.
Зиновьев заметил, как блеснула в уголке глаза этой женщины слеза.
— Но вчера вы говорили, что можете остаться без своего дома… Вы понимаете, что эти записи, вероятно, могут вам помочь. Вы это осознаёте?
— Нам придётся затевать тяжбу с нашими родными, я думаю, дедушка этого бы не хотел. Он хотел мира в семье и всегда говорил «блаженны миротворцы…». Понимаете, мы живём в доме, построенным ещё моим прадедом, есть другие наследники. Мои дяди и тёти давно давали нам понять, что будут претендовать на этот дом. Вряд ли теперь, после смерти дедушки, их что-то остановит. Мы наследники второй очереди.
— И что вы теперь будете делать? Где будете жить? Куда отправитесь с детьми?
— Ах, оставьте… Не мучьте меня, — в слезах махнула рукой женщина. — Я не знаю… Дедушка хорошо относился ко всем, и нам с мужем он в своё время помог, мы не вправе требовать от него большего, особенно, после его смерти…
Она засобиралась. Алёнка, довольная сегодня словами своей матери, возилась с младшим братом, приговаривая:
— Потерпи, мы скоро пойдём домой…
Её мать написала отказ от получения записей, который Зиновьев решил придержать пока у себя и в Главное управление отправлять сегодня не стал.
Вечером он расположился дома в кресле с бокалом вина, чтобы посмотреть ещё что-нибудь из жизни Ивана Арсеньевича. Определённо, записи, взятые из памяти этого человека, Зиновьева заинтересовали.
Сегодня Пётр Олегович в качестве ключа для открытия очередной папки набрал «Евангелие. Деньги». То, что он увидел в следующие полчаса его, мягко говоря, озадачило. Под словом «деньги» у прочих людей открывались записи о банковских счетах, ячейках и вкладах, пароли, суммы, разглашение которых грозило Зиновьеву тюремным заключением сроком до десяти лет, но в записях Ивана Арсеньевича не было ничего подобного. Перед Зиновьевым поплыли счастливые улыбки тех, кому Иван Арсеньевич своими деньгами помог. Память этого человека не сохранила ни отданных им сумм, ни чётких черт лиц одариваемых, лишь только слова их искренней благодарности. Зиновеьв понял, заработанные деньги Ильин не боялся тратить на тех, кто приходил к нему за помощью. Он руководствовался строками: «Какой из вас отец, когда сын попросит у него хлеба, подаст ему камень?», «и взаймы давайте, не ожидая ничего». Это было не обычно, это было странно, но увидев радость тех, кто получил просимое, Зиновьеву вдруг захотелось пусть хотя бы раз, не в такой, конечно, мере, но подобный же поступок совершить, однако у него самого денег давно уже никто не просил.
Зиновьев допил бутылку и отправился спать.
На следующий день Зиновьеву захотелось посмотреть записи, касающиеся спорного вопроса по оставленному Иваном Арсеньевичем внучке дому, поэтому он ввёл маркер «Евангелие. Дом». Открылись записи с расписными сводами, стены со странными изображениями, Зиновьев не сразу понял, что видит глазами Ильина убранство храма. Звуки мелодичных песнопений уносились куда-то ввысь. Горели свечи. Зиновьев заслушался. Он мало что мог разобрать в непривычном его слуху пении, ничего не понимал в происходившем действии, завершившимся звоном колоколов, но всё, что он сейчас видел, по меньшей мере, было необычно красиво.
Зиновьев не стал дожидаться следующего вечера и открыл папку, отозвавшуюся на маркер «Евангелие. Любовь». Он увидел рассвет, пробуждающуюся женщину, пенье птиц, шелест листьев, лица людей самых разных, заснеженные верхушки гор, океан бескрайний синий, играющих детей, цветы, оживлённый гул голосов, звуки музыки, кадры какого-то старого фильма, шум улиц, человека в старинных одеждах, идущего по запылённой дороге, и вот уже тот же человек, но израненный висит пригвождённым на кресте. Зиновьев поспешил выключить запись. Что это было? Под словом «любовь» у всех прочих хранились записи сладострастных утех, распутство, разврат, а здесь? Это было что-то иное, Ильин как-то иначе понимал это слово.
Все последующие вечера в течение недели Зиновеьв провёл, изучая материалы памяти Ильина. День за днём он открывал папку за папкой, не переставая удивляться хранящимся в них видео. Пётр Олегович набирал маркер «Отдых» и вместо привычных видов ночных клубов, путешествий, ресторанов оказывался снова в стенах храма. Вводил маркер «Образование» и вместо дипломов, сертификатов, удостоверений, конспектов перед ним вставали страницы всё той же книги «Евангелие», к специфическому шрифту строк которой Зиновьев уже привык. Вместо «путешествий» — покой леса и гладь повторяющегося из воспоминания в воспоминание озера, вместо «музыки» — тишина, вместо «увлечений» — стены всё того же храма.
Просмотр воспоминаний этого человека рождал у Зиновьева всё новые и новые вопросы.
Через неделю Пётр Олегович, нашёл в сети эту самую книгу с названием «Евангелие». Какого же было его удивление, когда вопреки его ожиданием увидеть на страницах свод конкретных жизненных советов и правил, перед Зиновьевым развернулась показавшееся ему поначалу совершено сказочной история. По мере того, как он углублялся в чтение, убеждение в том, что всё изложенное выдумка, росло, однако, некоторые вещи, казались Зиновьеву довольно занятными и он продолжал читать.
Читал он ту книгу, что называлась «Евангелие от Луки». В истории рождения некого Иисуса Пётр Олегович не заметил ничего примечательного, произошедшее его крещение он счёл установлением какого-то нового религиозного обряда. Первыми строками, на котором задержалось внимание Петра Олеговича, стали строки об искушении дьяволом в пустыни Христа. Поразило Зиновьева не само повествование, не реалистичность мифического дьявола, а те слова, которые странным образом отозвались в душе и тут же засели в голове: «не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом Божиим». «Слово Божие» — быть может, это и есть те строки, которыми руководствовался в своей жизни покойный Ильин? Зиновьев продолжал читать. Он быстро пробежал взглядом строки об исцелении многочисленных больных, немного задержался на непонятной странной проповеди Иисуса Христа. Всё остальное Пётр Олегович пролистнул, и, как это обычно бывало, решил уже было заглянуть в конец книги, но тут, случайно открытая им страница задержала на себе его внимание. На ней были строки притчи, в которой рассказывалось о некоем богаче, жившем рядом с бедняком Лазарем. Повествование вроде бы было малопримечательным, похожее больше на сюжетец недорогого фильма, если бы не описание того, что произошло с персонажами после смерти. Оно было так ярко, так живо, что уже через несколько минут Зиновьев был абсолютно убеждён в том, что жизнь после смерти, существует. От этой мысли
