Орена и Эрро не разделяли общего уныния. Но Орене это давалось благодаря вошедшему в привычку жесткому самоконтролю, а Эрро был занят монографией и ни на что другое, казалось, не обращал внимания.
— Вы счастливчик, — однажды сказала ему Орена. — Вам можно позавидовать.
Она не подозревала, что именно так думает о ней Фан-Орт…
Наморщив рахитичный лоб и глядя на Орену снизу вверх, Эрро убежденно ответил:
— Мы все счастливчики.
— Так уж и все! Разве вы не видите, какими скучными и угрюмыми мы стали? Почти не разговариваем друг с другом. «Да нет», «здравствуйте — до свидания», таково наше общение.
— А ведь для меня это новость… — озадаченно проговорил Эрро. — Признаться, я ничего не замечал.
— Вы вообще ничего не замечаете, кроме своей науки, — упрекнула Орена.
— Не скажите. Вашу симпатию к Фан-Орту заметил даже я.
Девушка вспыхнула.
— Неужели даже вы? Только не думайте о нас плохо, мы с ним просто друзья и…
— А я и не думаю ничего плохого, — улыбнулся Эрро. — Напротив, радуюсь, глядя на вас. Вы назвали меня счастливчиком. Да, я счастлив своей работой. Однако для полноты счастья этого мало. И не вы мне, а я вам должен позавидовать. Вот где истинное счастье!
— Все не так просто, — призналась Орена. — Порой мне бывает страшно… Не за себя, за него. Он томится от безделья, однако заняться чем-нибудь полезным не хочет. Меня не слушает, упрямства и самомнения ему не занимать. Чуть что не по нраву, замыкается в себе.
— Вы же его любите?
— Да, очень. Но как помочь, не представляю. Посоветуйте, а?
— Боюсь, мой совет покажется вам банальным, — покачал головой Эрро. — Таков он и есть, ничего лучшего не предложишь. Будьте терпеливы и внимательны, не жалейте тепла. Фан-Орт незаурядная, очень сложная и контрастная личность. В нем избыток силы и, как ни парадоксально, бессилия. А это ведь антагонистическое противоречие! Оно и определяет его характер…
— Несчастливый характер, — вздохнула Орена. — Только Фан в этом не виноват. Таким его сделал отец, профессор Орт.
Эрро нахмурился.
— Я знаю, — сказал он. — И поверьте, у меня есть основания сочувствовать вам. Утешения здесь не помогут. Но разве счастье бывает безмятежным? Если да, то недолго… Обычно за него приходится бороться. Впрочем, я опять изрекаю сплошные банальности…
— Тем не менее, спасибо вам за них, — поблагодарила Орена. — Вот уж не думала, что смогу перед кем-либо исповедаться… Вы необыкновенный человек! Я постараюсь следовать вашему совету.
Эрро покраснел.
— Необыкновенный… Не смейтесь надо мной, Орена. Думаете, я не знаю, что вы обо мне думаете? Рахитичный уродец, по загадочной причине затесавшийся в сообщество гармонически развитых молодых людей!
— Никогда я так не думала, — возмутилась Орена. — Возможно, если бы не Фан…
— Вот видите, и я не лишен комплексов, — смущенно проговорил Эрро. — Что же касается общего уныния… Вскоре ему придет конец.
— Чтобы утверждать это, нужно быть оракулом.
— Вряд ли я им когда-нибудь стану. Но как астрофизик, могу сделать прогноз: нас ожидают перемены.
— Расскажите подробнее! — взмолилась Орена.
— Выдумывает книжный червь, — отмахнулся Фан-Орт, когда Орена поделилась с ним новостью.
Однако через месяц на экранах светозаров стала видна едва уловимая искорка. С каждым днем яркостная отметка увеличивалась в диаметре, превратилась сначала в сверкающее пятнышко, затем в световой диск.
Впервые за годы раздалось жужжание сигнального зуммера, начали пульсировать предупредительные сигнальные лампы. Голос автоматического информатора предупредил:
— Всем занять противоперегрузочные кресла. Приготовиться к маневру!
— Я с тобой, — подхватил Орену под руку Фан-Орт.
— Иди к себе, у меня ведь только одно защитное кресло, — попыталась высвободиться Орена.
— Обойдусь. Любой маневр для меня пустяк!
— Ну, смотри!
Перегрузка оказалась на удивление тяжелой. Орена пожалела, что так часто пренебрегала тренировками.
Сдерживая стон, она скосила глаза на Фан-Орта. Тот сидел в обычном, не противоперегрузочном, кресле выпрямившись, разведя могучие плечи. И хотя лицо астронавта окаменело от перегрузки, оно было одухотворено, как никогда прежде. Им нельзя было не любоваться…
— Впервые за долгие месяцы Фан-Орт испытывал необычайный подъем духа. Это была его стихия — стихия силы и мужества. В ней, и только в ней, он мог проявить свои лучшие, уникальные качества, быть тем, кого так трудно и настойчиво создавал профессор Орт, — сверхчеловеком.
— Теперь ты видишь, на что я способен, — уловив восхищенный взгляд Орены, глухо выговорил Фан-Орт.
Перегрузка помешала ей ответить. И только потом, после отбоя, она сказала с нежностью:
— Я горжусь тобой! Но прошу тебя: пожалуйста, будь скромнее!
На этот раз, когда Фан-Орт обнял ее, она не отстранилась.
Тщедушный малорослый астрофизик был загадкой для остальных обитателей сфероида. И прежде всего по причине своего возраста. Не зря его называли стариком. Десять лет — разница почти в полпоколения. Другие были ровесниками, «старик» Эрро изначально выпадал из их ряда, чему способствовал его замкнутый, при всей кажущейся общительности, характер.
«Старика» отличала от остальных и конституция. Среди стройных, атлетически сложенных молодых людей он смотрелся как уродливый лилипут-инопланетянин. Резала глаз непропорциональность частей его хилого тела: огромная голова с непомерно выпуклым лбом на тонкой шейке, детские ручки и ножки, узкие плечики… Особенно нелепо, даже комично, он выглядел рядом с Фан-Ортом.
Это были антиподы во всем. Но их, тем не менее, связывала некая не поддающаяся определению общность. И оба о ней интуитивно догадывались. Не потому ли красавец-астронавигатор с такой активной неприязнью относился к тщедушному астрофизику, что воспринимал его, как искаженное до неузнаваемости отображение самого себя? Не раз Фан-Орту снился кошмарный сон, доводивший его до исступления: вот он заглядывает в зеркало и видит свое лицо, но тотчас оно превращается в сморщенное личико Эрро…
Фан-Орт спрашивал себя: как мог «книжный червь» оказаться среди них, почему его произвели на свет столь преждевременно, и с какой целью сохранили жизнь явно неполноценному ребенку?
Ни на один из этих взаимосвязанных вопросов он не находил ответа.
Был ли Эрро посвящен в тайну своего происхождения? Не раз и не два пытались вызвать его на откровенность. Он неизменно отвечал:
