Она была придавлена снаружи обломками, но сквозь образовавшуюся щель я мог хорошо видеть все, что происходило перед ней. Темные силуэты скакали и прыгали перед ярким пламенем костров, периодически прикладываясь к горлышкам бутылок, украденных из моего запаса. Потом они бросали пустые бутылки вверх и пытались попасть в них, стреляя из ружей. Те, что еще не ходили обнаженными, были одеты в форму кенийской армии. В толпе я узнал также некоторое число людей из моего племени, в основном юношей и подростков.
Рядом с самым близким ко мне костром, метрах в двадцати, трое мужчин крепко держали мою собаку, немецкую овчарку, которую я звал Эстой. Забу, молодой воин из племени бандили, вся одежда которого состояла из плюмажа со страусиными перьями (который, по закону его племени, он не имел права носить), стоял согнувшись над задней частью туловища собаки. Его бедра быстро ходили взад и вперед, а солдаты и остальные бандили, образовавшие кружок вокруг него, смеялись и сопровождали каждое движение его таза ритмичным хлопаньем в ладоши.
Бедное животное выло не своим голосом и бешено сопротивлялось, пытаясь вырваться из держащих ее рук.
Забу был вожаком молодежи всех лежащих поблизости деревень. Он ненавидел белых вообще, и среди них больше всех — меня. Обычно я не считаю необходимым отстаивать мою точку зрения или правильность моих убеждений, но я сделал исключение для молодых расистов моего собственного племени. Я пытался объяснить им, что цвет моей кожи не имеет никакого значения. Я не был таким, как другие люди, будь они белыми или черными. Так как я вырос среди обезьян, у меня не было никаких предрассудков или социальных рефлексов, связанных с цветом кожи человека.
И потом, я, в отличие от большинства белых, никогда не эксплуатировал негров. По правде говоря, бандили тоже не имели причин жаловаться на белых, какими бы те ни были. Я всегда активно вмешивался, не позволяя белым приобретать участки и селиться на этой довольно обширной территории, принадлежащей людям моего племени. Столь же постоянно я мешал людям из племени ажикуйюс изгнать с этих земель бандили. Я истратил кучу денег, равную солидному состоянию, чтобы открыть здесь школы, пригласить и оплачивать труд квалифицированных педагогов. Я посылал юных бандили, мальчиков и девочек, продолжать их занятия в лучших университетах Европы, в Англию и даже в Соединенные Штаты.
Но для Забу и его приятелей это ничего не значило и ничего не меняло в их отношении к белым. Я был белым. Им было нужно только одно: чтобы я ушел, исчез.
Я никогда ничего не делал по принуждению, С другой стороны, я был бы лишь счастлив освободиться наконец от обязанностей, лежащих на мне, как на владельце плантаций Грандритов и как на Верховном вожде бандили. Я мог бы бежать тогда из этой перенаселенной деревни, из непрекращающегося шума, царившего там постоянно, от беспрестанных перебранок ее жителей, мелочных и лукавых.
Когда-то на всей этой территории обитала горстка мелких кланов, которым хватало места, чтобы свободно и в свое удовольствие передвигаться по ней в любом направлении, проводя время в охоте за бесчисленными стадами животных. Тогда как теперь…
Когда на меня давят, я становлюсь упрямым. И я остался. Моя жена только что уехала в Англию, чтобы заняться там торговлей, нанести визит друзьям в Лондоне и навестить наше старое родовое гнездо Грандритов в районе Озер. Так что я мог не беспокоиться по ее поводу. Мне следовало бы больше беспокоиться о себе самом. И судя по всему, сейчас наступила для этого самая пора.
Для Забу было недостаточно знать, что я просто мертв. Ему было необходимо утолить свою ненависть на этом несчастном животном, вся вина которого состояла лишь в том, что оно принадлежало мне. В данный момент я был бессилен чем-либо помочь моей собаке. Тем не менее я бесшумно выскользнул из моего убежища и спрятался за большой кучей разбитого кирпича и гравия, Я не хотел рисковать быть запертым в ловушке, если трое мужчин, решивших обшарить ночью мой бункер, все-таки примутся за задуманное. Я мог не бояться выдать себя белым цветом своей кожи, так как с головы до ног был покрыт высохшей грязью и пылью.
Кроме того, в руке у меня был мой верный нож.
По прошествии некоторого времени какой-то офицер проложил себе дорогу через кружок зрителей и резким движением оторвал Забу от собаки. Тот выпрямился и, споткнувшись, отшатнулся в сторону. Когда он повернулся ко мне, свет пламени костра, позволил мне увидеть, что вся его нижняя часть живота и гениталии были в крови. Поскольку входное отверстие животного было слишком узким для него, негодяи расширил его с помощью своего ножа.
Офицер прокричал Забу что-то на диалекте его племени, потом повторил это же на суахили, прежде чем вытащить револьвер из кобуры. Я подумал было, что он собирается пристрелить Забу, но вместо этого офицер повернулся, приставил дуло своего оружия к голове моей собаки и выстрелил. Эста дернулась всем телом в последний раз и замерла.
Забу, видимо, уверенный, что теперь офицер пристрелит и его, поднял руки в умоляющем жесте. Офицер был из племени ажикуйюс, которые ненавидели всех бандили.
Поняв, что офицер не собирается убивать его, Забу разразился громким смехом, взял бутылку из рук одного из зрителей и удалился развязной походкой. Офицер только плюнул ему вслед. Я не знаю, что им двигало, когда он вмешался в это грязное дело: чувство сострадания к несчастному животному или желание увидеть страх в глазах одного из бандили.
Я ждал. Я был голоден и умирал от жажды, но было бы глупо с моей стороны пытаться сейчас пробраться через толпу при ярком свете пылающих костров. Если бы мне удалось выбраться из освещенной зоны, я мог бы сойти издалека за одного из них. По росту я значительно превосхожу большинство мужчин этих племен, но среди них есть несколько экземпляров в метр девяносто, приблизительно моего роста. К тому же я был заляпан грязью настолько, что в темноте вполне мог сойти за одного из них. Но пока что все пути возможного бегства были перекрыты.
Я не сводил глаз с Забу. Ах как я его ненавидел! Через какое-то время, будто попав под гипноз моего взгляда, он неуверенным шагом направился в мою сторону. Он шел, покачивая головой и что-то бормоча себе под нос. Пропустив его мимо себя, я вскочил на ноги и свалил его одним ударом по затылку. Потом я оттащил его тело за кучу камней. Никто ничего не заметил. Все собравшиеся смотрели в этот момент на группу молодых бандили, которые танцевали вокруг трупа моей собаки, потрясая в воздухе копьями.
Когда Забу пришел в себя, он лежал вытянувшись на спине. Я закрыл ему рот одной рукой, а другой прижал к его горлу острие моего ножа. При виде меня его глаза полезли из орбит, будто кипящая вода, готовая выплеснуться наружу. Все тело его охватила дрожь. Он издал звук, напоминающий свист уходящего газа, и выпустил длинную струю жидкого кала. Его смердящее дыхание было отравлено запахом страха, смешавшегося с запахом украденного у меня виски. От окровавленного низа его живота несло не менее омерзительной смесью ужаса и агонии, которую пришлось испытать моей собаке, и испарений его спермы.
