- Кто... она?
И, не дожидаясь ответа, бросился в коридор, к скоростному лифту.
"Быстрее, быстрее, быстрее, пока не взорвалась ракета! Быстрее, быстрее, ведь ты же умеешь бегать! Быстрее, быстрее к поезду! Господи, я, кажется, начал верить в тебя, быстрее же, быстрее, быстрее!.."
3.
- Успокойся, Андрюша, успокойся...
Он чувствовал прикосновение ее руки, настоящей, живой руки, а не пепла, он прижимал ее руку к своему мокрому и горячему лицу, и рука тоже была мокрой и горячей.
- Ты не исчезнешь? Ты не исчезнешь? - Он говорил, не отрывая губ от ее руки, слова звучали невнятно, почти теряя свой смысл, но это было неважно, перед глазами полыхал огонь, превращая в ничто белое платье, он повторял снова: - Ты не исчезнешь? - а белое платье вспыхивало и терялось за огненной стеной.
- Я не исчезну, Андрюша, я всегда была здесь. Все пятнадцать месяцев, - голос стал холоднее, чуть-чуть холоднее, но он уловил перемену.
- Таня... Таня... Грузовая ракета, помнишь? - Наверное, он понимал, что она не может этого помнить, но продолжал бормотать: - Помнишь наш разговор?.. Ты осталась там, на холме... И грузовая ракета... Ты сгорела, помнишь?.. В лесу есть кладбище... За вашим поселком, за дорогой, среди сосен...
- Успокойся, успокойся, Андрюша...
Он не был на похоронах, он без сознания лежал в больнице. И только спустя много дней...
Ее плита находилась в глубине кладбища. Он стоял, еще и еще раз
перечитывая надпись и даты, и никак не мог отделаться от ощущения,
что плиты лежат здесь просто так, ничего не означая, - слишком уж
они были одинаковыми, слишком аккуратно лежали, ничем не выдавая
своей печальной символики.
- За вашим поселком, за дорогой, среди сосен... - Он повторял и повторял эти слова и знал, что на той плите теперь написано другое имя.
...Он плохо помнил этот день. Почти не помнил. Только зеленые глаза
и прикосновение рук, и огромное, всепоглощающее облегчение, как будто
он долго-долго нес непосильную ношу, а теперь освободился от нее и
оказалось, что у него есть чудесные крылья и он может летать.
Будешь ли докапываться до истины, когда желаемое стало действительностью!
*
...Но оказалось,что это от него не зависело. На следующий день он
внезапно осознал, что, сам не замечая этого, стеклышко к стеклышку
собирал узор. И узор, наконец, стал завершенным.
Все четко и ясно. Правда, это всего лишь гипотеза, нуждающаяся в проверке, но гипотеза непротиворечивая и, в общем-то, не такая уж невероятная. Во всяком случае, не более невероятная, чем он сам со своим прошлым.
Андрей сел за стол и начал писать. Рассказывать он будет сам, но связное и подробное изложение на бумаге не помешает.
Теперь главное - работать, не прерываясь. И не вызывать Таню, она ведь не фантом, не галлюцинация, не тень, она действительно есть...
Он писал быстро, не разгибаясь, откладывал в сторону исписанные листы и придвигал к себе новые. Иногда на несколько секунд задумывался, покусывал губу и вновь принимался за работу.
Конечно, ему не поверят. На месте Ершова и он бы не поверил. Факты где, факты? Может, Ершов и вовсе примет его за какого-нибудь подопытного из Института памяти... Ну, не за подопытного, а, скажем, за исследователя, поэкспериментировавшего на себе. Стер, мол, свою память и подменил другой. Правда, вряд ли это возможно, но все же - вот тебе и еще одна непротиворечивая гипотеза. Поймали, скрутили, проделали такую операцию и выпустили.... Дикость? Несомненно. Но ведь тоже все объясняет, и намного проще.
Да, конечно, Ершов не поверит. Но что остается делать? Кому можно сказать все? Димычу? Тане? "Я не хочу знать, где ты пропадал. Ведь всему есть причины. Если не хочешь говорить - не надо. "А глаза дополнили: "Лучше молчать,чем лгать". Вернее, он истолковал ее взгляд именно так. И согласился. В сущности, любые его слова оказались бы ложью. "Вестник" в Большом Космосе, и на нем с самого начала, от верфи, летит Уильям Зонин, а не он, Андрей Громов. И никогда Андрей Громов не водил его в этом мире. События прошлого оказались следами на воде: взрыв ракеты, больница, белая плита, месяцы подготовки и полета не более, чем плод воображения, груз только его памяти. В последний раз он видел Таню три года назад? Белое платье среди берез... Как бы не так! Прошло всего пятнадцать месяцев с момента их последней встречи, он даже, оказывается, говорил с ней перед тем, как исчезнуть. Поглядел на нее с экрана видеофона и сказал: "Комиссия выбрала Бизона". А она промолчала, да и что здесь скажешь? И он выключил видеофон.
И кто даст гарантию, что он завтра не забудет случившегося? Старое прошлое совершенно исчезнет из памяти, сменившись другим, где нет огненной стены и едкого запаха гари, и где комиссия на самом деле забраковала его и остановила свой выбор на Зонине. Где гарантия, что завтра он проснется и сможет вспомнить треск самописцев и гудение зуммеров, розовый туман и солнце, бьющее в глаза? Встанет, подойдет к столу, посмотрит на эти записи - и долго будет ломать голову: когда и зачем он все это написал?
Он заставил руку двигаться еще быстрее. Конечно, можно было
воспользоваться диктофоном, но диктофоны всегда вызывали в нем
неприязнь: говоришь, говоришь, а белая коробочка безучастно
впитывает в себя все сказанное и остается неизменной. Не видно
результатов. Да и не впихнешь в нее формул и расчетов.
Ну, вот, кажется, все. Он подровнял исписанные листки, сложил и сунул в карман. Теперь надо поговорить с Ершовым. Любыми средствами убедить его в необходимости встречи.
Он направился к видеофону, бросил взгляд на белых голубей, неторопливо кружащих в утреннем небе, и убедился в том, что не хочет нажимать клавишу вызова. Оказалось, что его рука готова делать что угодно, только не дотрагиваться до клавиши.
Это нужно было осмыслить. Он сел на диван и рука с облегчением ухватилась за мягкую спинку.
Нет, сначала отключить видеофон. Димыч уже известил всех в лаборатории о "явлении Андрея Громова народу" и вчера его вызывали и Костя Званцев, и Сережа, и два-Локтев-два, и Света, и зав... Приемник выдал ему вчера вечером целую серию записанных вызовов. Все хотят видеть, все домогаются. А вот ему что-то пока не хочется...
Он опять сел на диван. Обманывать себя глупо, все равно что себя же обворовывать, надо играть в открытую. Разговор с начальником Космоцентра ему явно не по душе. Не хочется рассказывать Ершову об опаленном холме и о неведомом, что заглянуло внутрь Андрея Громова. А оно заглянуло и оценило, что творится там, внутри, и с какой-то целью, а может быть из простой гуманности (если годится это слово в применении к неведомому) изменило прошлое Андрея Громова, изменило без какого-либо ущерба для остальных
