людей, даже наоборот - ведь стерлась некая надпись на одной белой плите.
Что не хочется говорить - понятно. Теперь надо выяснить, почему не хочется. Без всяких уверток и недомолвок. Уж конечно не из-за боязни показаться выдумщиком.
Мысль была прозрачной и холодной: он хотел бы забыть завтра свое прошлое.
- Почему? - спросил он вслух.
Потому что прошлое - это символ его бессилия, это непрерывное ощущение собственной вины. Это отчетливое понимание того, что сделал не все возможное для спасения чужой жизни. В конце концов в его уходе с холма была доля наигранности, пусть ма-аленькая, но - была! "И весь ли ты со мной?.." Разве это неправда? И разве тогда он не был внутренне согласен с Таней? Так какого же черта! Наигрыш обернулся трагедией... А теперь никакой трагедии нет, все осталось как прежде. Того разговора здесь не происходило. Хотя, может быть, разговор и был, только он не знает о нем, но это не главное, главное - исчезла некая белая плита. Вот так.
Легче ему не стало. Он знал почему и разозлился на себя. Выходило, что разговор с Ершовым ему не по душе по очень простой причине: он не хотел, чтобы о его прошлом, о том, что он виновен, узнали другие. Значит, все нормальненько, если никто ничего не знает, кроме тебя самого, так что ли? А совесть?..
- Какой бы вариант тебя устраивал? - спросил он себя.
Он отлично знал этот вариант. Пусть вернется холм, утыканный копьями
берез, пусть повторится тот разговор, пусть снова взорвется грузовая ракета, пусть все будет так же. Только он не уйдет с холма. Он вынесет на руках белую птицу.
Он встал, включил видеофон и набрал нужный номер. Экран продолжал оставаться темным, и, презирая себя, он почувствовал облегчение, возникшее вопреки его воле. Мигнул зеленый индикатор соединения.
- Мне нужен начальник Космоцентра Ершов.
- Начальник Космоцентра на полевых испытаниях до второго сентября, ответил магнитофонный голос. - По всем вопросам обращайтесь к заместителям начальника Космоцентра по номерам ноль-ноль-три-восемь-ноль-два, ноль-ноль-пять...
Андрей прервал связь. Нет, только Ершов!
Он принялся медленно ходить от двери к стене и обратно, машинально теребя листки в кармане.
"От Бизона, наверное, масса известий... Интересно бы сравнить наблюдения... Он уже должен пролететь ТО место... Как там автоматика? Кстати, насчет усовершенствования системы слежения комплекса Шеридана! - Он хлопнул себя по лбу. - Сейчас ведь, наконец-то, уйма времени, можно двинуть в лабораторию, прикинуть на "Славянке", сделать предварительные расчеты... На то и экспериментальный,
чтобы быть несовершенным. Вот теперь и нужно думать о доработке, доработке и доработке. А "Славяночка", поди, уже соскучилась без хозяина..."
"Ты одержимый, и я для тебя просто тихая гавань..."
Голос Тани прозвучал так отчетливо, что он невольно обернулся.
"Быстро, однако, забывается одна белая плита..." Он скрестил руки на груди и негромко засвистел. Все-таки хорошая штука видеофон.
Светлые волосы, зеленые глаза, как всегда слегка задумчивые. "Кстати, ты хоть раз спросил себя, почему они задумчивы?"
- Я слушаю тебя, Андрей.
Он начал без подготовки, сразу, и говорил быстро и отрывисто, словно боялся, что его перебьют.
- Таня, когда-то мне приснился сон. Холм, вокруг нас березы, в низине речка, а дальше, за речкой, дубовая роща на холмах. Знаешь, как взрыв в кино, только зеленый и замерший. Тебе знакомо такое место? - Последние слова вырвались неожиданно для него самого.
Таня, не сводя с него взгляда, едва заметно пожала плечами. Между ее темными бровями легла маленькая складка: она размышляла над его словами и ждала продолжения.
- Я сказал тебе: "Давай поженимся, Таня".
Он замолчал и опустил голову. Видеофон тоже молчал. Внезапно он пожалел, что затеял все это. Получалась ненужная сцена из уже происходившего представления с давно известным концом. Он посмотрел на экран почти с вызовом. Ее глаза были серьезными, и если бы его спросили, какие ассоциации вызывает у него зеленый цвет, он бы ответил: "От зеленого цвета становится невесело".
- И что же я ответила?
Она могла бы промолчать, потому что тоже знала конец представления, но она спросила. Что ж, надо договорить...
- Покачала головой и спросила: "Зачем?"
Вновь молчание.
- Это долгий разговор, Андрей. И нужен ли он?
И все-таки он решил дойти до конца.
- Да.
- Ну что ж, если хочешь, - она сделала ударение на этом
"хочешь", - давай продолжим его сегодня вечером.
Она знала, что разговор совсем не нужен. И он знал.
- Согласен?
Он кивнул.
- Всего хорошего, Андрей!
Экран погас. Он остался в комнате один.
Странные существа люди... Как любят они подчас делать ненужные вещи! И все же раньше или позже - так лучше раньше...
Он почти успокоился. Послонялся по комнатам, взял книгу, попытался читать, но не смог. Удивительно, как будто ничего и не произошло! Как будто и не с ним все это случилось. Не умение ли приспосабливаться сделало человека тем, что он есть?
Он взял другую книгу. "Дестабилизация тау-систем: теория и практика". Да, это работа зава. Анализ действия тау-систем на кораблях внутренних рейсов. Кстати, модернизированные тау-системы на "Вестнике" вели себя довольно средне. Кажется, зав объясняет аномалии с уходом за ноль принцип-то такой же... Ну-ка, посмотрим!
Сначала он читал стоя, потом сел за стол. Не глядя, нашарил ручку, поводил по столу рукой в поисках бумаги, но не нашел. Чертыхнулся, вынул из кармана один из исписанных листков и начал быстро писать на чистой стороне, сверяясь с книгой. Принес груду справочников из стенного шкафа, вывалил на стол, пробормотал: "Эх, "Славяночку" бы сюда..." - и углубился в расчеты.
...Когда по комнате разнеслась трель звонка, он уже сделал
кое-какие выводы и обвел их рамкой, чтобы они выделялись в
мешанине формул и цифр, усыпавших четвертый или пятый листок,
вынутый из кармана.
- Да! - крикнул он, не оборачиваясь. - Входите!
- Здравствуй, Громов!
Хрипловатый голос зава.
Зав стоял в дверях, невысокий лысеющий сухощавый мужчина за шестьдесят, в своем неизменном черном костюме с серебристой ракетой на лацкане
- подарком экипажа "Циолковского", первого корабля, успешно прошедшего Пояс астероидов; в том была немалая заслуга автоматики, разработанной завом. Его маленькие глаза под редкими бровями поблескивали едва заметными выпуклостями контактных линз. За эти глаза Димыч прозвал зава "Зорким Соколом".
Зоркий Сокол отличался способностью почти мгновенно распознать причину неисправности любой, даже самой сложной системы, быстро обнаружить ошибку в расчетах и вообще замечать абсолютно все, но никогда не показывать виду и не злоупотреблять плодами своих наблюдений. За это его любили и побаивались. "Зоркий Сокол есть бессрочное хранилище наших глупостей и ошибок, - сказал однажды Димыч, назидательно подняв палец. - Но вдруг когда-нибудь хранилище переполнится?"
