сколько влезет… И что? Вездеход рассчитан на десять пассажиров, пусть — ещё четверо в кабине, плюс вода, а нас пятьдесят, шедми — почти пятьсот, и они переносят здешнюю жару намного хуже нас. В вездеход даже люди не все поместятся, а пешком шедми точно не дойдут.
— Кто-то умрёт от теплового удара по дороге, — кивает Шурик. — Кто-то — когда доберёмся до места… Да о чём я?! Какое, к чёрту, место?! Нам надо оказаться за сутки километрах в ста отсюда! Это вообще нереально. Пустыня гораздо раньше убьёт шедми — да и нас, чего там! Меня — уж точно.
— А времени у нас много? — спрашиваю я.
Борис берёт со стола ВИДпроектор и включает запись видеосеанса.
Голограмма — с прикрытым фоном, будто тот, кто связывается, не хотел, чтобы увидели, откуда он говорит. Человек на голограмме молод, напряжён. Круглое розовое лицо — в красных пятнах: так люди волнуются. Говорит быстро и тихо:
— Эльба, приём. Говорит ракетоносец «Святой Пётр». В настоящий момент мы идём к вам и находимся в тридцати расчётных часах пути.
Вытирает потный лоб, сглатывает. Шмыгает носом, будто демонстративно вдыхает. Говорит — и голос срывается, становится тонким:
— Мы идём уничтожать концлагерь, это приказ Земли. И вас. Вы — предатели, я знаю. Вас раскрыли. Вы — подонки, но я не могу так… не могу участвовать в казни людей. Мы одной крови всё-таки. Поэтому говорю: бегите. Заприте шельм, возьмите вездеход, я знаю, у вас есть — бегите, чем дальше, тем лучше. Минимум сто километров, лучше — больше. И я постараюсь потом прислать за вами спасателей Обороны. Пусть вас судят на Земле, а не так. Всё. Надеюсь, вы поняли.
И сбрасывает вызов. Слушая, я успеваю сделать вывод и прикинуть варианты.
— Я понял, — говорю я. — Вы теряете время, Борис, а времени мало. Нужно действовать очень быстро и чётко. Будешь слушать шедми?
— Тебя? Конечно!
— Вам надо готовить вездеход, — говорю я. — Грузить воду для людей и самих людей. Подумать, как разместить как можно больше пассажиров. Шедми в пустыне делать нечего: мы в любом случае не переживём этот день, поэтому рассчитывать на нас нет смысла. Если экипаж ракетоносца даже засечёт вездеход с орбиты, они подумают, что вы бросили нас и сбежали, как советовал этот юноша. Они вряд ли станут прицельно уничтожать вас.
Люди смотрят на нас круглыми глазами. Борис качает головой. У Сони и Ларисы на щеках — капли, слёзы: им больно.
— Нет, — говорит Лариса.
— Да, — возражаю я. — Вы уйдёте в пустыню, а мы — по воде. Вы все забыли про Море. Оно мерзкое, но это вода, годная для жизни. Шестьдесят-семьдесят линий мы успеем проплыть за остаток времени. Думаю, этого хватит: глубина нас спасёт, как спасала всегда. И вряд ли нас засекут с орбиты: мы рассредоточимся.
Элгрэ толкает меня плечом. Люди несколько секунд потрясённо смотрят на меня. Вдруг Лариса обнимает меня за шею и прижимается губами к моей щеке:
— Хэлгушка, ты гений! Это выход!
Я глажу её по волосам, пытаюсь улыбнуться:
— Я учился в Академии. Я учился хорошо — и у ваших тоже, и у людей учился.
Борис качает головой:
— Нет. Будет ударная волна. Она пройдёт семьдесят линий за несколько секунд. А потом — цунами…
Я усмехаюсь:
— И эта мутная лужа единственный раз в истории станет похожа на Океан Шеда.
— Шедми, который боится волн, даже очень высоких — дохлая селёдка, а не шедми, — подхватывает Элгрэ.
— А ведь не все смогут плыть так быстро и в таких условиях, — задумчиво говорит Ангрю. — Среди родичей есть больные и раненые. И те, у кого слабовата подготовка.
Я смотрю на неё, раздувая ноздри: надо дышать:
— Я знаю. Но выбора нет. Я бы предложил людям взять самых слабых с собой, но в пустыне они точно погибнут, а в Море у них есть шанс.
Ангрю опускает глаза:
— Ты прав.
— Я прав. Будите ребят.
Они на миг складывают ладони, убегают. Я смотрю на Бориса:
— Я тоже пойду?
Он кладёт ладони мне на плечи:
— Орка, прости.
— За что?
— Мы больше ничего не можем, — говорит он, кусая губы. — Мы не можем помочь вашим больным. Защищаться не можем.
Я говорю как можно мягче:
— Очень много лишних слов. Не надо. Собирайтесь. Чем быстрее мы отсюда уйдём — тем у нас больше шансов. Помни: нельзя обесточивать станцию, оставь включенными фонари, кондиционеры и систему жизнеобеспечения, не складывай солнечные батареи: с орбиты станция должна выглядеть обитаемой.
Он кивает, мелко, часто:
— Да, Орка. Да. Да.
Я снимаю его руки. Касаюсь его волос. Мой брат-человек, будто войны никогда не было…
— Всё. Работай. Время утекает.
И бегу в наш отсек. Там я нужнее.
Никто из шедми уже не спит. Гул голосов. Все пытаются собраться: заворачивают в пластик и запаивают флешки с важными записями, собирают вещи — какие-то крохотные вещи, которые можно нести на себе… Мои ноздри закрываются сами собой, но я заставляю себя дышать.
Ко мне, прихрамывая, подходит Нихэй из Тоцу, с Северо-Запада. Его ноздри сжаты так, что их не видно, но лицо спокойно. Он протягивает мне запаянный пакет.
— Орка, — говорит он тихо, — я не поплыву. С тех пор, как мне прострелили лёгкое, не могу погружаться надолго… и сил мало. Но это не должно пропасть. Это палеонтологическая летопись Шеда, последние разработки моей погибшей группы. Это — о нашей биологической истории, о наших предках, о нашей сути. Больше подтверждений не будет, понимаешь? Планеты нет, новые раскопки невозможны. Это всё, что сможет нам помочь понять себя, это очень важно для наших детей. Возьми, не потеряй.
Я глажу его по щеке, смотрю в его лицо. Он не опускает глаз. Забираю пакет, распарываю подкладку комбеза, вкладываю пакет между двумя слоями плотной ткани — и тут меня окликает Хирмэ.
— Орка! Возьми ещё, — и протягивает микродиск. — Мои дневники… и стихи.
— Манта, почему? — удивляюсь я. — Ты-то — почему?
Он печально улыбается.
— Я слишком цивилизованный. Этакая аквариумная рыбка. Никогда особенно не занимался спортом. Не уверен, что выживу… а тексты… ну, просто с тобой будет надёжнее. Я прошу.
Я беру его книгу и прячу туда же, где научный труд Нихэя. Заклеиваю суперклеем. Никогда не думал, что душа может болеть так сильно — будто лучехват переваривает её заживо. Наверное, это похоже на ад древних.
Чувствую взгляд. Вижу Амунэгэ, который стоит, скрестив руки на груди.
— Брат, — говорю я ему, — трижды прости. Мы должны оставить здесь твой памятник.
Амунэгэ чуть заметно
