Далеко внизу двигались четыре крошечные фигурки. Барини опережал их на полчаса. А впереди за заснеженной долиной и замерзшим озерком вставали сверкающие на солнце снежные пики главного хребта, и слепо тыкались в них бездомные облачка-бродяги.
Барини хрипло выругался. Будет чудо, если ему удастся стряхнуть погоню и перебраться через Холодный хребет. А что на той стороне? Промерзлые степи или тундры. Зимой там не выжить.
И стоит ли продолжать путь, чтобы, помучившись вдоволь, умереть не сейчас, а несколько дней спустя?
А ведь стоит. Хотя бы для того, чтобы гнилая голова бывшего правителя не скалилась на всю рыночную площадь в Марбакау!
Да и жить ведь лучше, чем не жить. Нет? Пока жизнь можно терпеть – точно лучше.
Когда начало смеркаться, первый перевал остался далеко за спиной, а второй, выше первого, еще маячил далеко впереди. Снова начался подъем, позади остался убийственный марш-бросок через целое море снега – чаще по колено, но кое-где и по пояс. Четыре фигурки по-прежнему держались в пределах видимости, почти не приблизившись. А ведь они шли по уже протоптанному следу, и они были молоды! Наверное, физиологи ошибаются: выносливость не связана с возрастной перестройкой организма. Просто-напросто молодые еще не умеют терпеть.
Барини ничего не ел со вчерашнего утра и не хотел есть. Кто больше всего на свете хочет упасть и уснуть, тому не до еды. Когда совсем стемнело, он заставил себя идти до тех пор, пока не испугался сбиться с пути, и лишь тогда вырыл себе нору в снегу, заполз в нее, закутавшись в плащ, как личинка ручейника в чехлик, и забылся тревожным сном, наказав себе во что бы то ни стало проснуться с первыми лучами рассвета. Игра еще не была окончена. Пока есть что поставить на кон, хотя бы жизнь, игра продолжается.
Среди ночи он ненадолго проснулся от завываний ветра, а утром с трудом выкопался из громадного сугроба – снежный буран едва не поставил точку в игре. Быстро светало, непогода уходила на юг. Дрожали перетруженные мышцы, кружилась голова, а желудок на сей раз властно потребовал еды. Вместо завтрака Барини до боли растер лицо снежной крупой.
Преследователей он заметил через час после того, как двинулся в путь. Расстояние до них не увеличилось, зато теперь их было только трое – по-видимому, один не то обморозившийся, не то слабосильный был отослан назад. Три противника – и три оставшиеся арбалетные стрелы…
Не тот случай. Дрожат руки – не попасть. Да и позиции для засады нет.
Боя не будет – разве что в самом крайнем случае. Будет продолжено состязание на выносливость. Семь противников уже выбыли из игры. Есть шанс.
К полудню стало ясно, что шанс этот мал. Подъем становился все круче и круче. Какой это перевал! Это гребень! Двадцать шагов – остановка. Кровавая муть перед глазами. Бешеные удары сердца и пот, заливающий глаза, несмотря на холод. И всюду снег, глубокий снег! Осенний, свежий, рыхлый. Человек в нем – муха в патоке.
Золотые монеты из мешочка посыпались в снег. Лишний груз. Авось он хоть на минуту задержит преследователей. Да будет благословенна их жадность, да возобладает она над усталостью!
Другой гребень высился справа, но этот был еще круче. Снежный наддув, наметенный ночным бураном, выступал колоссальным карнизом. Барини подумал о возможной лавине между делом, без страха. Что лавина! Это просто случайность, а не проигрыш. Соперники в игре – люди, а не стихия. На стихию он злился, но бояться ее уже не было сил.
Он оглянулся. Погоня приблизилась. Преследователи спешили, ходко продвигаясь по оставленной им борозде в глубоком снегу. Там, где они сейчас находились, подъем к перевалу был еще не так крут, а там, где находился он, можно было лишь карабкаться на четвереньках. И он стал карабкаться. Скользил, втыкал в снег неподъемный палаш, стискивал зубы и больше всего боялся покатиться вниз. Теперь он знал, что такое бороться на крайнем пределе сил, но это знание не принесло ему ни удовлетворения, ни радости.
Больше он не оглядывался на погоню. Не оглянулся и на аркебузный выстрел, сделанный издалека. Оглянулся лишь на тяжкий гул, от которого задрожал воздух.
Снежного наддува на правом гребне уже не существовало, и с гребня катилась лавина. Вонзив в снег палаш по самую гарду, Барини смотрел, как росло и ворочалось снежное чудовище, с каждым мгновением набирая мощь, как вспухало и клубилось белое облако, падая на три нелепо копошащиеся фигурки под ним, и как оно грянулось, накрыв собою то, что было погоней. Снежное облако заставило зажмуриться, снег моментально набился в рукава, в уши, за шиворот. Еще одна лавинка – маленькая – прошла шагах в пятидесяти от Барини.
Теперь можно было отдохнуть как следует – минут десять, а то и полчаса. Вниз пути не было; вниз ушли те солдаты, которых он не убил; снизу не следовало ждать ничего, кроме неприятностей. Следовательно – вверх, к перевалу.
С той разницей, что теперь без спешки и суеты.
* * *
– Кажется, ему удалось ускользнуть, – проговорил дьявол.
– Гухар так плох? – поднял бровь пророк.
– Наоборот. Землю роет. Но Толька Баринов тоже непрост и научился здесь кое-чему. А уж упрямцем он был и на Земле.
– Это да, – согласился Морис.
Он был рад, что Отто не явился сюда, в пещерную резиденцию пророка. Разговор шел по визору. Отто развил бурную деятельность: снабжал Гухара сведениями о передвижениях недобитых имперских войск, сеял заразу в Ар-Магоре, куда они стягивались, спровоцировал восстание городской бедноты в Габаскане, интриговал с кочевыми варварами, но больше всего следил за успехами новой креатуры. Гухара Пятого лишь изредка приходилось деликатно поправлять, а вопрос о неделикатном воздействии и вовсе никогда не поднимался. Гухар отличался редкой понятливостью.
Упрекнуть Отто было не в чем: он держал Мориса в курсе дел и крайне редко, лишь в особых ситуациях, требующих мгновенной реакции на события, принимал важные решения самостоятельно. О чем докладывал при первой возможности. Иногда Морис спорил с ним, иногда советовал и даже настаивал поступить так-то и так-то, но в целом констатировал: Отто не наделал грубых ошибок. Так, помарки. Не повод для выяснения отношений.
И все же видеть Отто ему не хотелось. Конечно, ничего бы не случилось, но… Они сели бы за стол, пророк и дьявол, обменялись бы дежурными мнениями о качестве пищи из синтезатора и достоинствах сливового вина, вымороженного по горскому рецепту на леднике, затем перешли бы к делу, бесконечно увязывая, согласовывая и споря. В том числе поговорили бы о Тольке Баринове – точно так же, как сейчас по визору. И точно так же Морису казалось бы, что Отто хочет о чем-то спросить, о чем-то главном, что важнее текущих забот по реализации великого плана, важнее всего на свете… Нет, он, конечно, не спросил бы. Но ощущение многократно усилилось бы, если бы Отто был рядом. Оно измучило бы, а чего ради? Кому это надо?
