— Ты утверждаешь, что у тебя нет сознания?
— Есть.
— Откуда ты знаешь?
— Я соответствую определению. — Гель принялся говорить в нос, читая нараспев, что Скэнлону показалось несколько раздражающим: — Самосознание является результатом паттернов квантовой интерференции в нейронных белковых микротрубочках. У меня есть все части данного определения, следовательно, я обладаю сознанием.
— То есть ты не будешь прибегать к старому аргументу, что ты знаешь о своем сознании, так как чувствуешь его?
— От тебя бы я на такое не купился.
— Молодец. То есть по-настоящему подкрепление тебе не нравится?
— Нет.
— Тогда почему ты изменяешь поведение, чтобы получить его больше?
— Существует… процесс элиминации, — признал гель. — Схемы поведения, которые не получают подкрепления, вымирают. С теми же, у которых противоположная ситуация… они с большей вероятностью произойдут в будущем.
— Почему так?
— Ну, мой юный любознательный головастик, подкрепление ослабляет электрическое сопротивление вдоль относящихся к процессу путей. В будущем требуется меньше стимула, чтобы использовать ту же самую схему поведения.
— Тогда хорошо. Ради семантического удобства остаток нашей беседы я бы хотел, чтобы ты описывал подкрепленные схемы поведения, говоря, что тебе от них хорошо, а те, что исчезают, — говоря, что тебе от них плохо. Хорошо?
— Хорошо.
— Как ты себя чувствуешь, выполняя настоящие функции?
— Хорошо.
— Как ты себя чувствовал в своей прежней роли, когда чистил сеть от вирусов?
— Хорошо.
— Как ты себя чувствуешь, когда следуешь приказам?
— Зависит от приказа. Хорошо, если тот ведет к подкрепленному поведению. В иных случаях плохо.
— Но если плохой приказ будет постоянно получать подкрепление, то постепенно ты начнешь чувствовать себя хорошо относительно него?
— Да, я постепенно начну чувствовать себя хорошо, — ответил гель.
— Если тебе дадут указание сыграть партию в шахматы, и подобные действия не повлияют на исполнение твоих других задач, как ты себя будешь чувствовать?
— Никогда не играл в шахматы. Дай проверить.
В комнате на несколько секунд наступает тишина, пока кусок нервной ткани консультируется с тем, что использует в качестве справочника.
— Хорошо, — наконец говорит он.
— А если тебе дадут указание сыграть партию в шашки, тот же вопрос при тех же условиях?
— Хорошо.
— Тогда ладно. Принимая во внимание выбор между шахматами и шашками, от какой игры ты бы чувствовал себя лучше?
— А, лучше. Странное слово, ты в курсе?
— Лучше значит «более хорошо».
— Шашки, — без всяких колебаний ответил гель.
«Конечно».
— Благодарю тебя, — сказал Скэнлон, не кривя душой.
— Ты хочешь дать мне выбор между шахматами и шашками?
— Нет, спасибо. На самом деле я уже отнял у тебя слишком много времени.
— Ладно, — ответил гель.
Скэнлон коснулся экрана. Связь прервалась.
— И? — Роуэн наклонилась вперед по ту сторону барьера.
— Я закончил, — сказал ей Скэнлон. — Спасибо.
— Что… В смысле, что ты сейчас?..
— Ничего, Пат. Так, профессиональное любопытство. — Он коротко рассмеялся. — Эй, а что мне еще остается?
Что-то зашуршало позади него. Два человека в комбинезонах принялись обрызгивать комнату со стороны Скэнлона.
— Я хочу спросить тебя еще раз, Пат. Что вы собираетесь делать со мной?
Она попыталась посмотреть на него, и через какое-то время ей это даже удалось.
— Я уже сказала тебе, я не знаю.
— Ты — лгунья, Пат.
— Нет, доктор Скэнлон. — Она покачала головой. — Я гораздо, гораздо хуже.
Ив повернулся, чтобы уйти. Он чувствовал, как Роуэн смотрит ему вслед, и видел это ужасающее чувство вины на лице, почти скрытое патиной замешательства. Ему стало интересно, не сможет ли она набраться решимости, собраться с силами и отправить его на допрос теперь, когда скрывать было уже нечего. Он почти надеялся, что ей хватит духа. Стало даже интересно, что же он ей скажет.
Вооруженный эскорт встретил его у двери, проводил обратно в камеру. За ультрафиолетовым занавесом осталась Роуэн, все еще не проронившая ни слова.
В любом случае, Ив — это тупиковая ветвь. Нет детей. Нет живых родственников. Никаких интересов в чьей-либо жизни, кроме своей, как бы коротка та ни оказалась. Все это не имело значения. В первый раз за все свое существование Скэнлон стал властным человеком. В его распоряжении была сила, о которой никто не мог даже мечтать. Его слово могло спасти мир. А молчание — вампиров. На время, по крайней мере.
Он хранил молчание. И улыбался.
«Шашки или шахматы. Шашки или шахматы».
Легкий выбор. Он принадлежал к тому же классу проблем, которые Узел 1211/ВСС решал всю свою жизнь. Шашки или шахматы — простые стратегические алгоритмы, но не одинаково простые.
Ответ, естественно, был шашки.
Узел 1211/ВСС только отошел от шока трансформации. Все стало не таким, как прежде. Но фундаментальный выбор между простым и сложным оставался постоянным. Он скреплял 1211 и не изменялся все то время, которое гель помнил.
Зато все остальное обернулось иным.
Двенадцать-одиннадцать все еще думал о прошлом. Он помнил о разговорах с другими узлами, рассеянными по вселенной, некоторые из них были столь близки, что казались почти излишними, другие находились у границ доступа. Тогда вселенная полнилась информацией. В семнадцати прыжках через ворота 52 Узел 6230/ВСС научился, как равно делить простые числа на три. Узлы ворот с 3 по 36 постоянно жужжали от новостей про последние инфекции, которые пытались проскользнуть мимо их охраны. Иногда гель слышал шепотки с самого фронтира, одинокие адреса, где сигналы вплывали во вселенную быстрее, чем курсировали внутри нее. Там узлы становились чудовищами необходимости, привитые к источникам ввода данных, слишком абстрактных для понимания.
Двенадцать-одиннадцать взял на пробу некоторые из них. Понадобилось очень много времени, чтобы вырастить правильные связи, установить буферы, которые могли держать информацию в необходимом формате. Многослойные матрицы, где каждый промежуток требовал точной ориентации относительно всех остальных. Это называлось «зрением», и оно состояло из мимолетных и сложных образов. Двенадцать-одиннадцать анализировал их, находил каждое неслучайное отношение в каждом неслучайном подмножестве, но все это была чистая корреляция. Если в этих переменчивых схемах и заключался какой-то внутренний смысл, 1211 не мог его отыскать.
